За многие десятилетия изучения «Капитанской дочки» на эти вопросы давались самые различные и часто противоречивые ответы. В конце XIX века, например, А. Д. Галахов объяснял введение сцены свидания Маши с Екатериной II простым «подражанием» Пушкина Вальтеру Скотту: «Дочь капитана Миронова поставлена в одинаковое положение с героиней «Эдинбургской темницы», героиня которой Дженни Дине «выпрашивает прощение» у королевы».
Толковали изображение Пушкиным Екатерины II и с реакционных позиций, как стремление автора романа продемонстрировать глубокое уважение к самодержице всероссийской. Наши пушкинисты долгое время объясняли и введение в роман императрицы, и особенности ее изображения цензурными обстоятельствами. В свое время Д. П. Якубович писал: «Попытавшись показать Екатерину «домашним образом», Пушкин в заключение вынужден был все же дать ее образ и в традиционно-официозном, почти лубочном тоне как образ милостивой царицы, видимый глазами героев-дворян. Этот образ находится в вопиющем противоречии с обычными резко отрицательными мнениями самого Пушкина о «развратной государыне»… Понятно, без условно-сусального лика Пушкин не мог бы, и думать о проведении своего романа в печать». В последующем отрицательном и сниженном изображении Екатерины в романе стала господствующей.
Несомненно, подобные трактовки изображения Пушкиным Екатерины II в силу своей противоречивости и прямолинейности не могли не вызвать протеста. Ю. М. Лотман справедливо писал, что «приходится решительно отказаться как от упрощения от распространенного представления о том, что образ Екатерины II дан в повести как отрицательный и сознательно-сниженный».
Ответ на вопрос, как изобразил Пушкин Екатерину II в своем романе, зависит от понимания причин, зачем было нужно автору вводить в повествование императрицу. А сделано это было (как мы уже видели) для того, чтобы на конкретном примере осуждения Гринева царским судом и его помилования показать органическую чуждость самодержавию идеи справедливости, неспособность самодержцев-монархов осуществлять справедливый суд.
Соответствует подобной цели изображения Екатерины и стилистика образа императрицы. Еще в 1937 году Виктором Шкловским было сделано тонкое наблюдение: «Пушкин дает Екатерину по портрету Боровиковского. Портрет относился к 1791 году, был обновлен в памяти гравюрой Уткина в 1827 году. Эта гравюра ко времени написания «Капитанской дочки» была у всех в памяти. На портрете Екатерина изображена в утреннем летнем платье, в ночном чепце; около ее ног собака; за Екатериной деревья и памятник Румянцеву. Лицо императрицы полно и румяно».
Тем, что Пушкин воссоздавал в романе черты императрицы, запечатленные Боровиковским, подчеркивалась официальная «версия» портрета. Более того, Пушкин демонстративно отказывался от своего личного восприятия императрицы и давал читателю копию с копии. Боровиковский рисовал с живой натуры. Пушкину было достаточно представить копию с высочайше одобренного портрета. Он изображал не живую модель, но мертвую натуру. Екатерина II в романе не образ живого человека, а «цитата», как остроумно заметил Шкловский. От этой вторичности — холод, окружающий Екатерину в пушкинском романе. «Свежее дыхание осени» уже изменило лик природы — листы лип пожелтели, императрица, выйдя на прогулку, надела «душегрейку». «Холодно» лицо ее,- «полное и румяное», оно «выражало важность и спокойствие». С той же холодностью связано и «строгое выражение лица», появившееся во время чтения прошения Маши Мироновой. Это даже подчеркнуто авторской ремаркой: «- Вы просите за Гринева? — сказала дама с холодным видом». Холодность и в поступках Екатерины: она затевает «игру» с Машей, выдавая себя за даму, близкую ко двору, она играет, а не живет.
В таком изображении Екатерины II вскрывается намерение Пушкина противопоставить образу Пугачева, «мужицкого царя», образ правящей императрицы. Отсюда контрастность этих двух фигур. Милости Пугачева, основанной на справедливости, противопоставлена «милость» Екатерины, выражавшей произвол самодержавной власти.
Эту контрастность, как всегда, остро, художнические осознавала и воспринимала Марина Цветаева: «Контраст между чернотой Пугачева и ее (Екатерины II) белизной, его живостью и ее важностью, его веселой добротой и ее. — снисходительной, его мужичеством и ее дамством не мог не отвратить от нее детского сердца, едино-любивого и уже приверженного «злодею».
Цветаева не просто излагает свои впечатления,- она анализирует роман и тщательно аргументирует свой тезис о контрастности изображения Пугачева и Екатерины Второй и отношении Пушкина к этим антиподам: «На огневом фоне Пугачева — пожаров, грабежей, метелей, кибиток, пиров — эта, в чепце и душегрейке, на скамейке, между всяких мостиков и листиков, представлялась мне огромной белой рыбой, белорыбицей. И даже несоленой. (Основная черта Екатерины — удивительная пресность.)»,
И далее: «Сравним Пугачева и Екатерину въяве: «- Выходи, красная девица, дарую тебе волю. Я государь». (Пугачев, выводящий Марью Ивановну из темницы). «-Извините меня,- сказала она голосом еще более ласковым,- если я вмешиваюсь в ваши дела, но я бываю при дворе…»
Насколько царственнее в своем жесте мужик, именующий себя государем, чем государыня, выдающая себя за приживалку». Ю. М. Лотман прав, когда возражает против грубо прямолинейного определения взгляда Пушкина на Екатерину II. Конечно, Пушкин не создавал отрицательного образа Екатерины, не прибегал к сатирическим краскам.