Многие произведения В. В. Маяковского — художника, «мо¬билизованного и призванного» революцией 1917 года и ставше¬го одним из столпов советской «партийной» литературы, — про¬диктованы социальным заказом: нуждами социалистического строительства, необходимостью пропаганды революционных идей. В русле этих идеологических задач, в соотнесенности с «официальным мировоззрением», установившимся в пореволю¬ционной России, трактует поэт и философскую проблему жиз¬ни и смерти.
«Официальное мировоззрение» было материалистическим и атеистическим, поэтому проблема смерти рассматривалась без учета духовного опыта, накопленного предыдущими поколени¬ями. Преодоление смерти виделось в растворении личности в жизни человечества (теоретически бесконечной), акцентиро¬вался тот очевидный факт, что бессмертие отдельного человека символически выражено в результатах его труда.
Такая точка зрения на проблему жизни и смерти не была «изобретением» советской литературы. Сходная философская позиция отражена, например, в поздней лирике Пушкина. В сти¬хотворении «Вновь я посетил…» великий русский поэт привет¬ствует «племя младое, незнакомое», видя в нем залог бессмертия ныне живущего поколения, а в своем поэтическом завещании — знаменитом «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» — вы¬ражает надежду на то, что обессмертил себя в творчестве:
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит…
Почти столетием позже советский поэт Маяковский, обра¬щаясь к проблеме смерти, прибегает к сходному подходу, ослож¬ненному, однако, новым идеологическим контекстом (и, разуме¬ется, иным звучанием «голоса лирного»).
Сходство философских позиций этих поэтов заключается в отказе от привлечения к решению проблемы смерти религи¬озного, мистического опыта и в приверженности к гуманисти¬ческим ценностям. В этом Пушкин и Маяковский близки, хотя первый отнюдь не был атеистом, а второй, являясь апологетом марксистско-ленинской идеологии, не мог им не быть. Заме¬тим, что Маяковскому не пришлось изменять себе, проповедуя атеистические взгляды. Еще с дореволюционной поры атеизм был характерной чертой его мировоззрения. В одном из самых ранних стихотворений — «Нате!» (1913) — поэт говорит о себе как о «грубом гунне» (язычнике), а в другом произведении — «Послушайте!» (1913) — рисует образ Бога, лишенного каких бы то ни было признаков «святости». Бог, к которому человек идет за спасением, оказывается далеко не всесильным, потому остаются без ответа тревожные вопросы: «Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да?!» Позднее, в поэме «Облако в шта¬нах» (1914-1915) пафос богоотрицания достигает максимума. Лирический герой Маяковского, бросая вызов «господину богу», изъясняется с кощунственной резкостью, обращается к небесам с угрозами:
Я думал — ты всесильный божище, а ты недоучка, крохотный божик.
Видишь, я нагибаюсь, из-за голенища достаю сапожный ножик.
Крылатые прохвосты!
Жмитесь в раю!
Ерошьте перышки в испуганной тряске!
Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою отсюда до Аляски!
Отрицая правоту религиозных учений, «социалистов вели¬кая ересь» говорила о могуществе человека, о его безграничных возможностях. «Верую величию сердца человечьего!» — воскли¬цает Маяковский накануне Октября в «поэтохронике» «Рево¬люция» (апрель 1917). Противостояние злу и смерти по плечу человеку, а не Богу, утверждает поэт в своих стихах. Показатель¬но в этом отношении еще одно из его ранних стихотворений — «Хорошее отношение к лошадям» (1918), сюжет и образы ко¬торого (толпа глумится над страданием животного) вызывают ассоциации со страшным сном Раскольникова о забитой клячон¬ке, о ее «кротких глазах»: «Подошел и вижу глаза лошадиные…» Но у Маяковского лошадь не погибает. «Хорошее отношение», человеческое участие помогают ей встать на ноги, почувствовать себя счастливой («стоило жить и работать стоило»). Человеч¬ность противостоит смерти, преодолевает жестокость жизни, дает надежду. Уважительное и ласковое слово («вы», «деточка») оказывается сильнее животного гоготанья бездельников, слоня¬ющихся по Кузнецкому мосту.
Созданию стихотворения «Товарищу Нетте, пароходу и че¬ловеку» предшествовали трагические события: в поезде, ко¬торый следовал в Берлин через территорию Латвии (тогда не входившей в состав СССР), было совершено вооруженное нападение на советскую дипломатическую почту, защищая ко¬торую погиб дипкурьер Теодор Нетте. Маяковский был знаком с Нетте, не раз встречался с ним и был потрясен его гибелью. Спустя некоторое время поэт путешествовал по югу России и как-то раз, покидая на пароходе Одесскую гавань, увидел осве¬щенный солнцем и плывущий навстречу пароход с надписью: «Теодор Нетте». Под впечатлением от этой встречи (с «паро-
ходом и человеком») Маяковский написал стихотворение, главной мыслью которого является утверждение бессмертия человека, без остатка отдающего жизнь революции. Не «заг¬робный вздор», а прославление жизни звучит в первых же строках произведения: «Здравствуй, Нетте! Как я рад, что ты живой…» Поэт убежден: великая цель — «жить единым чело¬вечьим общежитьем» — стоит того, чтобы во имя ее были при¬несены великие жертвы:
Мы живем, зажатые железной клятвой.
За нее — на крест…
Жизнь героев революции, жизнь созидателей нового спра¬ведливого мира не прекращается с их физической смертью, но, обретая иное качество, продолжает служить людям:
Мы идем
сквозь револьверный лай,
чтобы,
умирая,
воплотиться
в пароходы,
в строчки
и в другие долгие дела.
После самоубийства Есенина, вызвавшего лавину подража¬ний, советским поэтам «был дан социальный заказ» написать стихи, которые смогли бы «парализовать действие последних есенинских строк»-:
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
В своем поэтическом отклике на смерть знаменитого «крес¬тьянского» поэта Маяковский стремился противопоставить «легкой красивости смерти» подлинную красоту борьбы и со¬зидания, прославить «радость жизни, веселье труднейшего мар¬ша в коммунизм».
Как и в «Товарищу Нетте…», в стихотворении «Сергею Есе¬нину» автор беседует со своим героем, видит его живым. Он со¬страдает поэту, решившему уйти из жизни, горячо полемизиру-
ет с ним («Прекратите! Бросьте! Вы в своем уме ли?»), рисует отталкивающий, гротескный образ смерти:
Вижу —
взрезанной рукой помешкав,
собственных
костей
качаете мешок.
Смерть ужасна, поэтому поэтизация смерти безнравственна, доказывает автор. Кощунство — «разводить мистерии» по пово¬ду гибели человека. «Посвящений и воспоминаний дрянь» ос¬корбляют память ушедшего художника, без которого поэзия осиротела:
У народа, у языкотворца, умер звонкий
забулдыга подмастерье.
«Бездарнейшей погани», с готовностью разыгрывающей плаксивый спектакль, Маяковский противопоставляет образ живого Есенина — яркой, талантливой личности, «гремящего скандалиста», который смог бы дать отпор «калекам и калекшам», «оглушить… трехпалым свистом» производителей «за¬упокойного лома».
В отличие от тех, кто самонадеянно брался судить о причи¬нах самоубийства поэта («смычки мало», «много пива и вина», «заменить бы… богему классом»), Маяковский, проявляя такт и уважение к памяти умершего, не выдвигает своих версий. Ведь в конечном счете основная причина стара как мир: «Для весе¬лья планета наша мало оборудована». Не осуждая Есенина, ав¬тор создает привлекательный образ лирического героя, сделав¬шего выбор в пользу жизни, — несломленного, духовно сильного человека, который утверждает:
Надо вырвать радость у грядущих дней.
В этой жизни помереть не трудно.
Сделать жизнь значительно трудней.
Важный штрих в этой поэтической формуле жизнеутверждения, полемически противопоставленной предсмертным стихам Есенина, — прозаически сниженное «помереть не трудно» вмес¬то есенинского «умирать не ново». С концовкой этого стихотво¬рения перекликается другая поэтическая «формула жизни» — из стихотворения «Юбилейное», написанном двумя годами раньше: «Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!»
Незадолго до собственной гибели Маяковский написал со¬стоящее из двух частей вступление в поэму «Во весь голос». Это произведение обращено к потомкам, к тому времени, когда ав¬тора уже не будет в живых, — он станет частью истории, и, воз¬можно, о нем вспомнят лишь как о работнике «агитпропа»:
…жил-де такой певец кипяченой и ярый враг воды сырой.
Поэт отказывается думать о посмертной славе: «Мне напле¬вать на бронзы многопудье…» Его стихи не бессмертны, говорит Маяковский («умри, мой стих, умри, как рядовой»), ибо он слу¬жил не поэзии — «бабе капризной», а «планеты пролетарию», рабочему классу, создающему новое общество. Именно эта вы¬сокая цель была смыслом его жизни и его трудов, и она превы¬ше личной славы:
…пускай нам
общим памятником будет построенный в боях социализм.
