Доминирующая черта его творчества — высочайший уровень гражданского беспокойства во всех без исключения жизненных ситуациях. Счастлив тот, кто «посетил этот мир в его минуты роковые». Чем-чем, а «роковыми минутами» наша эпоха не обделена. Твардовский убедился в этом на собственном жизненном опыте. Родом он из смоленского села, из семьи, пережившей драму раскулачивания и ссылки. О коллективизации он знал не о услышанное. Картины нового колхозной жизни, сразу якобы стала счастливой, в литературе и искусстве принято было украшать. Невольно вспоминается муляжний изобилие в знаменитой кинокомедии «Кубанские казаки», вышедшей тоже в довольно суровые послевоенные годы, но показала крестьянскую жизнь сплошным праздником — и праздник получился на славу. Так было и в раннем стихотворении «Гость», где до колхозника приезжает единоличник (на своей телеге со своим конем!), Чтобы посмотреть: а стоит вступать в колхоз? (Можно подумать, что дело было добровольным.) Он-то сам не может решиться вынуть из корзины привезенный «ржаной с начинкой пирог», а хозяева ему поллитровку ставят и яичницу «во всю сковороду»! Хвастается колхозник хлебом и льном, лошадьми, коровами и телятами: «А скот сытый, плавный, чистокровный». Этот сюжет Твардовский включил позднее в поэму «Страна Муравия».
Старое вино будет влить в новые меха и черные — из зданий старых — бревна Меж новых хорошо легли в забор.
Многозначный образ! Словно символ того, как люди старой, темной сознания все же входят в новую жизнь. Такой образ нельзя потерять, и те же бревна «хорошо легли» в текст поэмы.
? И бревна старые в забор Меж новых улеглись.
Одним словом, правду жизни следовало втиснуть в прокрустово ложе «социализма», забыв о крестьянской трагедии. Надо было вспомнить, как страдали бедняки от кулаков. Твардовский описал несчастную долю девушки, выданной за богатого хозяина, у которого «скот хоботастий, сытый, чистокровный». Уж не этот скот оказалась на колхозном дворе? Помните, в «Где» сказано точно так же о скоте? Впрочем, разве дело в одной только скоту? В колхозе людям и работается весело (еще бы — ведь за «трудодни»!), И свадьба гуляеться от души (где и Никите Моргуну перепали как гостю. А на кулачком дворе, «где журавль Криничный — и тот звучал с торжественностью церковной», — в том «нелюбимому, нежилом раю» бедной бесприданницы нет ни веселья, ни жизни, оно бежит из постылого двора в чем была. Об этом пишет он в своей миниатюре. Что было, то было: судьбой жены в большом крестьянском хозяйстве (как и судьбой мужа) была работа от зари до зари. А в строках Твардовского есть истинный боль и искренняя вера в возможность иного, радостной жизни. А чядкив и в посмертно опубликованной поэме «По праву памяти»:
Перед лицом ушедших белее не вправе мы кривить душой, — Ведь эти были отплатили Мы платой самой большой …
За два года до своей смерти Твардовский отверг все запреты на память — предал гласности память о крестьянской трагедии 30-х годов:
. не те уже годы, — Не вправе я себе отсрочки Предоставлять. Гора бы с плеч — Еще успеть без проволочки Немой боль в слова наделить, Та боль, что скрыто время и теснили нам сердца …
«По праву памяти» — это осмысление поэтами опыта всего прожитой жизни. Она отмечена новым уровнем постижения народной правды. Это острое и лирико-философское размышление о непростых путях истории, о судьбе отдельной личности. Она пронизана требованием большой и бескомпромиссной правды, что воскрешает «живет прошлое» и боль нелегких страниц нашего исторического прошлого. Поэма отмечена характерной для Твардовского глубиной и силой поэтического обобщения. Сама память в его поэме это не простая воспоминание о прежнем, а невозможность забыть, не отпускает боль души, постоянное тревожное и суровое напоминание о том, что никогда не загладиться в сердце человеческом. Сам мотив поиска правды — как истины и справедливости — сквозной в поэме и пронизывает ее текст от обращения к себе во вступительных строках и до завершающих ее слов.
В этой поэме развиваются и углубляются мотивы, прозвучавшие в книге «За далью — даль» (особенно в главах «Так это было», «Друг детства»), но Приор характер, что здесь глубоко личностный. Все это поистине выстрадано поэтом, поскольку речь идет о драматической судьбе его семьи, близких людей, о его собственной судьбе. О великом подвиге народа в годы войны, когда решалась судьба Родины, когда народ, отдавший сынов и дочерей во имя этого подвига, показал, на какие жертвы он способен, рассказал Твардовский. И о том, какие бесчинства происходили «во имя народа», рассказал честно, правдиво. И помнил, помнил и берег эту память свято. Но вера в то, что «и впредь как были — будем — какая вдруг не грянет гроза, — людьми из тех людей, что людям, не пряча глаз, смотрят в глаза», пронизывает все произведения поэта. На долю Твардовского выпало стать поэтическим зеркалом трех трагических периодов, потрясшы мир и большую и малую родину. Он пережил, перестрадал и тридцатые и сороковые годы, и послевоенные годы — и, наконец, ему удалось пережить, как говорили древние греки, катарсис — очищение души. Поэт такой судьбы имел полное право по пушкинские гордо, по-Маяковская дерзко написать о себе:
Вся суть в о дном — единственном завете: То, что скажу, до времени тая, Я это знаю лучше всех на свете — Жил и мертвых — знаю только я. Сказать слово никому другому Я никогда бы ни за что не мог Передоверитъ. Даже Львове Толстому — — Нельзя. Не скажет — пусть себе он бог.
А я лишь смертный. За свою в ответе Я об одном при жизни ходатайствует: О том, что знаю лучше всех на свете, Сказать хочу. И так, как я хочу.
Простота языка Твардовского загадочна, как простота Пушкина. «Эта простота, меткое слово, — писал Б. Пастернак, — помогла завоевать сердца миллионов …» Твардовский был не просто представителем своего времени, а его выдающимся представителем. Он жил и работал в полную силу, прекрасно понимая, что не в полную силу нельзя писать. Это было бы аморально отношении народа, в Россию. «Силу можно показать, когда говоришь в полный голос», — писал Ф. Абрахам. И доныне этот голос «правды сущей», голос «прямо в душе бил» доходит до душ и сердец наших.