Землю целуй и неустанно, пенасытимо люби,
всех люби, ищи восторга и исступления сего.
Достоевский
Этот эпиграф к своему стихотворению «В безбрежности» поэт взял далеко не случайно. Значит, разговор пойдет о сверхлюбви в понимании восторженного поэта:
Я мечтою ловил, уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Как истинный символист, Бальмонт строит форму на символах, создавая гиперболический образ героя. «Тени» — это прошлое, которое выступает по воле поэта в роли будущего. В поэзии, оказывается, это возможно.
И чем выше я шел, тем сильней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Слова «рисовались», «вдали», «раздавались» создают двойной эффект действия: музыку и ритм движения. Это подтверждает пристрастное отношение Бальмонта-символиста к звуку и музыкальности стиха. Есть и другая особенность этих слов: близкое становится далеким, а далекое близким; и в постоянном чередовании пространств — гармония. Поэту не страшно отдаляться от чего-то дорогого сердцу, потому что впереди -мир еще прекраснее.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
Повинуясь новым ощущениям и принимая их как откровение, поэт, а вернее — лирический герой делает еще одно открытие: все встреченное и вызывающее в его душе восторг одновременно и прощается с ним. Восторг встречи и грусть прощания сливаются в божественное чувство блаженства со слезами на глазах. Это высшее состояние человеческого духа.
И внизу подо мною уже ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Лирический герой переводит дух и в этот момент оценивает реальное свое положение в мире. Куда он зашел? Первое сомнение закралось в душу, вытеснив восторг новизны. А зашел он туда, где уже нет его Оберега-Земли, нет рядом Бога-Нового, нет вечного приюта душе человека. Замешательство усиливает момент догорания солнца, исчезает и посредник между Богом и Землей.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Лирический герой начинает оправдывать целесообразность восхождения. Как бы ни было, он узнал, прикоснулся к тайне высшей любви, ко всему сущему, но он опередил события. Тени уже обгоняют его, те самые, которые несколько мгновений назад он научился «ловить».
Лирическому герою не хочется возвращаться в исходную точку, хотя он уже в этом не волен. Ему осталось только сохранять позу, что он и делает: имитирует движение вверх. Но это — самообман. Это уже — память о чудных мгновениях. И снова, чтобы войти в состояние блаженства, надо, как советует Достоевский, целовать землю, всех любить и что-то еще, о чем не знает даже Достоевский, а Бальмонту увиделось и почувствовалось.
Таков лирический герой Бальмонта в им же созданном мире. Он не может смириться с тем, что восторг зависит от необъятности мирового пространства, и этим приближает новые и новые открытия для человеческой души.