В первой половине 60-х годов XIX века Н. С. Лесков начал публиковать свои первые художественные произведения (до этого момента он в основном занимался публицистикой, что сказалось на его дальнейшем творчестве). Уже после первого литературного опыта писатель сформулировал для себя художественную задачу, которая заключалась в преодолении традиции (закрепившейся после Пушкина), которая ставила автора и героя в неравное положение. Читатель видел в произведении душу и мысли автора, который самовыражался через героя. Автор осмыслял деятельность героя, вершил сам над ним суд.
Уже в ранних работах Лесков отошёл от традиционного пути и стал освобождать речь персонажа от речи автора. Постепенно автор становился собеседником, наблюдателем, равным героям. Но в то же время Лесков не мог отказаться от желания высказать своё мнение, свою точку зрения по данному вопросу. Отсюда особая манера проповеди, объяснения, нравоучения. Публицистическое и художественное начало необходимо было объединить. Лесков сделал это в своеобразной форме: он пришёл к сказовой манере письма, не исключавшей «неизменённой» речи рассказчика, но и не препятствовавшей авторскому диалогу с читателем. В каждом рассказе автор создавал новый образ рассказчика (хотя общие черты у них всё же были, например, все они из народной среды) с особой биографией, который строился в основном на речевой характеристике.
Для разграничения своей позиции и позиции рассказчика Лесков нередко прибегал к форме «рассказа в рассказе», заключая основную часть повествования в «раму». В предваряющей её части он ставил вопрос и высказывал определённую точку зрения на него, её должен был подтвердить или опровергнуть рассказ одного из героев (нередко такая своеобразная экспозиция представляла собой диалог или спор). В заключении Лесков опять резко менял стиль повествования и сам заступал на место рассказчика, подводил итог, делал вывод. Такая форма должна была напомнить читателю о возможности разносторонних оценок одного и того же события, часто мысль рассказчика была противоположна авторской, но Лесков оставлял её в исходном виде, подчёркивал свою нетождественность рассказчику.
В некоторых случаях автор избегает прямого разграничения своих мыслей и мыслей повествователя, тогда используются другие формы выражения авторского присутствия, его позиция раскрыта косвенно или посредством чуждых по стилю вкраплений в речь рассказчика. Именно этот композиционный приём (неявное обрамление) Лесков применяет в рассказе «Левша». Авторское вступление уменьшается до размеров подзаголовка («Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе»), о том, что в двадцатой главе говорит автор, можно понять лишь исходя из контраста стиля соседствующих глав. Ни автор, ни повествователь не имеют биографии. Хотя Лесков и ведет своеобразную игру с читателем, в сносках давая понять, что он, автор, является историком или любителем народных историй, он хочет предстать перед читателем простым расшифровщиком народной устной речи. Он поясняет, кто скрывается под именем легендарного кока Федота, указывая на своё недворянское происхождение просторечным оборотом «не с ветра взят». Лесков разъясняет слово «кис-лярка», смысл которого на самом деле глубже, нежели простое искажение в написании, оно приобретает новое значение, вызывая ассоциации со словом кислый, а если вспомнить о том, что пьет её Платов в минуты горя и недовольства поведением Александра I в Англии, то слово вполне точно может передавать безысходность и тоску героя.
Лесков уменьшает обрамление рассказа не случайно, дело в том, что после первой публикации рассказа (со вступлением) критика обвинила Лескова в том, что он просто записал рассказ тульского оружейника и не привнёс ничего своего. Косвенные способы выражения авторской точки зрения не были распознаны, вся фантастичность, мифологичность Левши не была оценена (хотя автор специально вводил в повествование фактические ошибки, Платов, например, не мог, умерев за семь лет до воцарения Николая I, участвовать в описанных событиях) Из-за этого Лесков уже при следующих публикациях сократил предисловие о встрече с рассказчиком до размера примечания, а потом и вовсе отказался от него.Первоначально рассказ был воспринят негативно: из-за неясности чёткой границы между речью рассказчика и автора многие были убеждены в том, именно сам Лесков простодушно радуется победе русских мастеров и посрамлению англичан. Его упрекали в славянофильстве, идеализации народа и субъективной оценке. Эта реакция значила лишь одно — Лесков достиг такого уровня мастерства, что образ рассказчика стал живым, его черты можно было принять за черты реального человека. На самом деле взгляды, приписанные автору, были взглядами повествователя. О нём мы знаем довольно мало: судя по речи, он принадлежит к тому же социальному слою, что и сам Левша, знаком с оружейным делом, ковкой и кузнечным делом, с навигацией и судостроением (описание английской техники со знанием профессионала). Он неявно радуется удаче Левши, но возмущается поведением Платова (насилие и неуважение мастеров), восхищается способом, которым ездит Платов (свистовые бьют ямщика), идеализирует образ царя. По замыслу Лескова, рассказчик — глубоко верующий, знакомый с религиозной литературой человек. В седьмой главе закавычены кажущиеся нам обычными слова, которые рассказчик, видимо, где-то прочёл или услышал. В описании паломничества мастеров мало просторечных слов, мало неологизмов или логично построенных фраз. Повествователь сам внутренне преображается, говоря о духовном. Относительно знаменитых лес-ковских неологизмов, составленных из двух слов (тугомент, долбица, бюстры), следует сказать, что они имеют две функции. Они принадлежат и речи рассказчика, и речи автора; с одной стороны, они внешне простонародны, похожи на искажённые в речи необразованных людей обычные слова, с другой — помогают автору раскрыть своё отношение к описываемому и отразить народное восприятие этих вещей. Простой русский мужик сам никогда не додумается до такого ёмкого тонкого сращения слов, но воспринимает таблицу умножения именно как то, что вдалбливается, документ — как бумагу, отсутствие которой приводит к тяготам, без которой туго. Лесков отражает через эти неологизмы не саму народную мысль, а своеобразие народного мировосприятия.
Сам автор во многом оказывается противоположен по взглядам рассказчику. Он видит, что Николай заботится не о процветании страны, а о себе, заставляя мастеров улучшить работу англичан, но тешит своё самолюбие, воспринимая весь народ как рабов. Лесков не пытается идеализировать и превозносить русский народ, он видит, что в России невозможно развитие таланта, осознает, что интуиция и чутьё не всегда важнее знания (после того, как блоху подковали, она перестала танцевать). Лесков осуждает поведение Платова по отношению к мастерам: вера в народ, такая незыблемая на словах, исчезает, и он беспокоится: не украдут ли туляки блоху и орех, его свистовые сносят с кузницы крышу, силой тащат мастеров. Однако Лесков видит причину того, что такое отношение к народу существует, в пассивности самого народа: Левша даже не пытается объяснить, в чём заключается работа, он спокойно терпит то, что Платов бьёт его («Бог простит — это нам не впервые такой снег на голову»).
Все это читатель осознаёт благодаря завуалированным формам авторского присутствия. Это, во-первых, уже упоминавшееся обрамление, во-вторых, слова, которые автор и рассказчик оценивают по-разному. Кроме того, Лесков часто использует иронию, показывает этим, что понимать происходящее следует не так, как это делает рассказчик, а диаметрально противоположно. Автор прибегает к осознанным ошибкам исторического плана, чтобы придать рассказу универсальность и фантастичность. Следует упомянуть о таком важном способе выражения авторской позиции, как выделение курсивом. Так как предполагается, что рассказ звучит устно, то особенности печатного оформления никак не могут быть отнесены к позиции рассказчика. Выделяются опорные слова: в конце пятнадцатой главы выделена фраза «живого в Петербург доставим», призванная предостеречь читателя; она образует антитезу с самим концом рассказа, в котором герой умирает в больнице; в конце пятой главы выделены слова «что-нибудь» и «что именно», чем подчёркивается интуитивность работы тульских мастеров, опора на смутные ощущения. Таким образом, мы видим, что образы автора и рассказчика в произведении полярно разведены, что дает возможность Лескову показать свою позицию, выразить отношение к героям. Хотя знаки авторского присутствия в тексте «завуалированы», они становятся видны при анализе структуры и стилистики произведения.