Авторитарная власть не допускает свободомыслия и самоуправления — так ее проще всего определить в нескольких словах. Оплотом и олицетворением авторитаризма в романе является Пон-
тий Пилат. От одной мысли, что авторитарная Римская империя может быть разрушена, кровь приливает к голове прокуратора Иудеи.
Пилат — антагонист христианского «демократа» Иешуа. При этом Пилат не притворяется, не обманывает себя и других. Он слепо убежден, что власть может быть только в руках у одного человека. Пилат не может сдержать ненависти и презрения даже к первосвященнику Каифе, который представляет «орган церковного самоуправления» — синедрион.
Авторитарная власть боится правды, но требует ее от подданных: «Мне не нужно знать, приятно или неприятно тебе говорить правду. Но тебе придется ее говорить».
Сам Пилат во время допроса Иешуа в глубине души панически боится, что бродячий философ скажет гибельную правду, которую он сам перед собой боится признать: рано или поздно настанет конец императорскому владычеству, кесаревой власти. Сама по себе власть является для Пилата неопровергаемой аксиомой. Пилат находит вот какое оправдание для самой жестокой власти: без насилия сверху люди погрузятся в хаос и беззаконие, без бича надсмотрщика станут сами резать друг друга.
Прокуратор Иудеи в романе Булгакова — личность слишком противоречивая для диктатора. Обычно это люди с самой примитивной душевной организацией, но со стальными нервами. Еще Пилат — не актер, не лжец, не лицедей, он выражает то, что думает. Вот это-то как раз и отличает его от настоящего диктатора, который всегда врун и демагог по природе. Власть не может обойтись без политического сыска, а Пилат ненавидит Афрания, руководителя секретной службы собственной безопасности. И одновременно сам боится его и хочет держать всегда при себе на всякий случай, даже когда переведется в другое место службы.
Еще ему непонятно, почему симпатичен ему бродячий философ Га-Ноцри, которого он даже готов одно время вырвать из рук синедриона. В конце концов Пилат из всесильного «игемона» сначала превращается в страдающую от болезней развалину, а затем в терзающегося нравственными пытками грешника, который хочет и не может найти себе оправдания за свою прошлую жестокость.
Этот путь проходили Наполеон, Ленин и почти все императоры эпохи упадка Римской империи. Власть в лице падшего диктатора теряет сурового и верного исполнителя закона, эдакого биоробота. Поэтому образ приобретает жалкий оттенок человеческой неполноценности, когда власть уплывает из его рук.
Булгаков как бы тем самым говорит, что власть трагических обстоятельств сильнее воли любого диктатора. Даже такие автократические властители, как римский прокуратор, не властны действовать по своей воле. Чем сильнее и беспощаднее власть, тем сильнее и беспощаднее порабощают властителя его рабы. Пилат бессилен перед Афранием, перед синедрионом, потому что только первосвященники в состоянии удержать в узде беспокойных иудеев, когда даже меч римского солдата бессилен.
Самовластный автократ панически боится потерять власть, зная, что с ним поступят так же, как он поступал со своими противниками. Каннибал всегда боится, что его, ослабевшего, рано или поздно съедят. Страх и «гнев бессилия» — питательная среда деспотизма и безумной власти. Сила власти зависит от степени страха, владеющего ее подданными.
Пилат заведомо знает, что губит себя: «…прокуратор торжественно и сухо подтвердил, что он утверждает смертный приговор Иешуа Га-Ноцри». Этот эпизод романа выписан в поистине трагических тонах. Помост, на который восходит прокуратор, подобен лобному месту, на котором духовно «незрячий Пилат» казнит себя, более всего опасаясь взглянуть на осужденных: «…настало мгновение, когда Пилату показалось, что все кругом вообще исчезло. Ненавидимый им город умер, и только он один стоит, сжигаемый отвесными лучами, упираясь лицом в небо».
После оглашения приговора он едва не теряет сознание: «Тут ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло над ним и залило ему огнем уши. В этом огне бушевали рев, визги, стоны, хохот и свист».
Развернутая в «Мастере и Маргарите» картина душевных мук подтверждает истинность высказанных бродячим философом мыслей, за которые «игемон» отправил его на казнь: «Прокуратор все силился понять, в чем причина его душевных мучений. И быстро он понял это, но постарался обмануть себя. Ему ясно было, что сегодня днем он что-то безвозвратно упустил, и теперь он упущенное хочет исправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное запоздавшими, действиями. Обман же самого себя заключается в том, что прокуратор стремился внушить себе, что действия эти… не менее важны, чем утренний приговор. Но это очень плохо удавалось прокуратору».
Такое далекое от повседневной жизни прокуратора утверждение Иешуа, что «правду говорить легко и приятно», неожиданно превращается в горькую истину. «Трусость» — вот так называется этот комплекс неполноценности в обычной жизни. Убийством Иуды Пилат не может искупить свой грех, это новый акт трусости, попытка замести следы.
Но Пилат и начальник тайной службы Афраний, сами того не желая, как бы восстанавливают справедливость. Смерть Иуды не снимает тяжкого бремени с совести прокуратора. Иешуа оказался прав. Не новое убийство, а глубокое, искреннее, пусть даже и бессознательное, раскаяние в содеянном в конце концов приносит Пилату прощение.
Принимая решение и открещиваясь таким образом от бесконечных внутренних вопросов, Пилат ввергается в пучину греховных злодеяний. Булгаков беспощаден к своему герою: он заставляет пройти его в воспоминаниях свой преступный путь от начала до конца. Пилат стремится перед самим собой смягчить свою вину или свалить ее на других. Но при авторитарной власти ответственность не делится ни с кем, а падает тяжким обвинение на властителя. Нет более жалкого зрелища, чем свергнутый диктатор. Это показал нам опыт насильственного свержения президента Сербии Милошевича и Саддама Хусейна — в Ираке.
