Факт противостояния в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети» нигилиста Евгения Базарова аристократу Павлу Петровичу Кирсанову очевиден даже самому неискушенному читателю. Гораздо более сложным оказывается вопрос о том, на чьей стороне оказывается в этом противостоянии автор, чья позиция ему ближе.
Прямых указаний на это в тексте не слишком много, и тем не менее сложилось убеждение, что, не соглашаясь с отдельными философскими положениями Базарова, Тургенев если не его сторонник, то во всяком случае ему сочувствующий, а к Павлу Петровичу писатель относится весьма скептически и иронически. Однако, будучи над схваткой, Тургенев не менее ироничен по отношению к Базарову, нежели к его оппоненту. Вспомним, как писатель отмечает, что, приехав к Одинцовой после дуэли с Павлом Петровичем, чтобы сообщить о случившемся Аркадию, Базаров принимает приглашение Анны Сергеевны, присланное «через дворецкого», и является перед ее «светлыми очами» не в достопамятном «балахоне с кистями», а в своем новом платье, которое, кстати сказать, «он уложил так, что оно было у него под рукою». Конечно, у нас нет оснований обвинять Тургенева в скрытой издевке над своим героем, всегда ранее пренебрегавшим нормами светского приличия. Тем не менее, за этой ситуацией кроется не только желание показать обезоруживающую силу любви, которая заставляет Базарова забыть о всегдашней потребности эпатировать окружающих, особенно если они подчеркнуто аристократичны, но и ирония над намеренным нежеланием героя считаться с общепринятыми правилами поведения.
Оказавшись во власти чувства и не имея возможности ему противостоять, Базаров и внешне подчиняется сложившемуся этикету. Надо полагать, что в этом столь незначительном в контексте романа эпизоде авторскую иронию вызывает тщетность стремления поставить разум выше чувства, стремления одним усилием воли противостоять игре страстей. Отцы и дети оценивают жизнь по разному, но человеческая природа у них одна (не этим ли объясняется соединительный союз «и» в заглавии романа?).
Если наши размышления о торжестве человеческой природы, изменить которую вряд ли возможно, над идеологической попыткой «самовоспитания», над почти героической и утопической попыткой сделать себя другим, нежели отцы и деды, верны, то в романе должны быть и другие указания на безуспешность этой попытки.
В разговоре с Аркадием Павел Петрович высказывает недоверие к стремлению «не принимать ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип», о чем говорит ему племянник, характеризуя нигилистическое отношение к жизни. Стареющий аристократ абсолютно уверен, что «без принсипов, принятых… на веру, шагу ступить, дохнуть нельзя». Потому то и задается риторическим вопросом, обращенным скорее к Базарову, чем к Аркадию: «Прежде были гегелисты, а теперь нигилисты. Посмотрим, как вы будете существовать в пустоте, в безвоздушном пространстве…». Заметим, что и в этой оппозиции высвечивается противопоставление веры и безверия, которое Тургенев пытается разрешить в своем романе.
Далее мы видим, как по саду, «шагая через клумбы», которые являются характерным признаком дворянской усадебной культуры, идет Базаров и несет в небольшом мешке лягушек, по его же словам, «для опытов». Так, еще до первого столкновения между героями антагонистами читателю становится ясно, что одним из пунктов разногласий будет определение критерия истинности: для Павла Петровича — это «принсип», принятый на веру, для Базарова — это опыт. Неудачная попытка скомпрометировать своего идейного противника плоской шуткой — «В принсипы не верит, а в лягушек верит» — не вызывает сочувствия у Николая Петровича и Аркадия, и Павел Петрович переводит разговор на другую тему, чтобы скрыть свою неловкость и бестактность, что психологически оправдано. Вот именно на этой реплике хотелось бы остановиться поподробнее. Тургенев пишет: «Сам Павел Петрович почувствовал, что сострил неудачно, и заговорил о хозяйстве и о новом управляющем, который накануне приходил к нему жаловаться, что работник Фома “либоширничает” и от рук отбился. “Таков уж он Езоп, — сказал он между прочим, — всюду протестовал себя дурным человеком; поживет и с глупостью и отойдет”». По сути дела — это и не реплика Кирсанова, а всего лишь вольный и более или менее подробный пересказ слов безымянного управляющего о совсем неизвестном читателю работнике. Нельзя не заметить в этих словах некого намека, который подтверждает упоминание имени греческого баснописца Эзопа.
Имя Фома мгновенно вызывает ассоциацию «неверующий», ассоциацию с одним из апостолов Иисуса Христа, который отказался признать его воскресшим до тех пор, пока не удостоверится в этом опытным путем, что и описано в евангелии от Иоанна. Этот евангельский эпизод поневоле связывается с Базаровым, во первых, потому, что тот также поставил опыт выше веры, а во вторых, потому, что упомянутый в романе Фома — работник, а работник — базаровское определение человека вообще и его роли в мире: «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник».
Если принять во внимание эту соотнесенность евангельского Фомы и «неверующего Фомы» — Базарова, то в словах управляющего, процитированных Павлом Петровичем, можно усмотреть некую «программу судьбы» Базарова: он тоже «либоширничает» (просторечное «дебоширит»), ниспровергая казавшиеся незыблемыми истины и принципы. Он с самого начала «протестовал себя дурным человеком», что видно уже по тому, как он не пожелал сразу протянуть руку Николаю Петровичу при знакомстве, как пренебрег правилами вежливости и не явился к утреннему чаю, как того требовали приличия, как, наконец, прошелся у всех на глазах по выше упомянутой клумбе. Отметим, что в комментарии к роману П. Г. Пустовойта слово «протестовал» трактуется, как «зарекомендовал», хотя Тургенев сохраняет за ним и буквальный смысл — «бунтовать». Из этого неизбежно следует, что Базаров обречен («поживет и с глупостью отойдет»), его смерть предрешена его собственной жизненной и философской практикой.
Таким образом, можно отметить, что страсти в душе Базарова и его противоречивое отношение к миру составляют его жизнь, которая, конечно, несколько утрированно изображена автором, но передает смысл духовных метаний любого мыслящего человека с пытливым умом.