«На что бы ни посмотрел религиозный человек из простого народа, все приобретает для него чудесное значение. Он видит Бога в явлениях — и эти явления кажутся ему одною воздушною цепью, которая связывает его с последним убежищем духа. Совершая свою житейскую дорогу, он проливает на нее свет своей младенческой веры, не сомневаясь, что дорога ведет его к Богу. Эта мысль проходит через весь рассказ Лескова «Очарованный странник».
Подробности его поражают своей оригинальностью, и местами, сквозь густые краски бытового описания, чувствуется натура писателя, с ее разнообразными, явными и тайными страстями. Истинным художником, говорил однажды Лесков в обществе молодых писателей, может быть только тот, у кого «все страсти в сборе». В этом рассказе мы имеем такое именно редкое сочетание всех страстей, разгоряченных могучим и сластолюбивым темпераментом автора. Дикие и нежные образы чередуются в вихре бытовых и романтических происшествий. Но под внешними событиями рассказа струится тихая религиозная стихия, неразлучная с душой Лескова. Герой рассказа назван очарованным странником, — ив этом названии выступает целое мировоззрение писателя. Очарование — это мудрая и благостная судьба, которая, подобно чудесной иконе в «Запечатленном Ангеле», сама ставит человеку разные искушения. Даже в минуты восстания против нее она неспешно и незаметно воспитывает в человеке божественное самоотрицание, подготовляя решительный перелом в его сознании. Каждое жизненное событие отбрасывает в душу какую-то тень, подготовляя в ней горестные сомнения, тихую печаль о житейской суете. Нагромождаются несчастья, взаимные обиды и то, что люди называют преступлениями, а душа расцветает и созревает для радостного освобождения. Человек погибает в грехах, заклейменных грубыми названиями, а его сознание, проникаясь отвращением ко всякому праху, растет и укрепляется для последней безнасильной победы. Ничто не развеет очарования, тяготеющего над странником. При взаимодействии двух законов — внешнего и внутреннего, механического и идеального, — история твердо и ненарушимо совершает свой путь, ведя людей к спасению.
Очарование исполняется неизменно, как судьба, — как судьба мудрая, но не дающая на земле никаких успокоений. Опыт жизни разбудил в страннике глубокие духовные требования, которых он даже не предчувствовал в своих пророческих галлюцинациях, носивших печать его младенческой веры.
В «Очарованном страннике» Лесков говорит о «добром русском богатыре», о «добром простодушии», о «доброй душе», о «добром и строгом житии». Жизнь описываемых героев полна диких, злых и жестоких порывов, но в скрытом источнике всяких человеческих поступков и помышлений покоится доброта — неземная, идеальная, мистическая. Она не открывается среди людей в своем чистом виде, потому что доброта есть состояние души, соприкоснувшейся с божеством, потому что иллюзии и противоречия земной борьбы давят своей тяжестью. Только чистому духовному созерцанию она показывает свою красоту».
«Одна из особенностей реализма заключалась в том, что читателю самому предлагалось приходить к тому или иному заключению или к той или иной оценке изображаемого. С этой целью автор очень часто маскируется простым рассказчиком, который обычно избирается из людей простоватых, как бы не понимающих значения рассказываемого. Читатель домысливал за рассказчика.
Образ рассказчика, будь то Белкин в повестях Пушкина, Максим Максимыч в «Герое нашего времени» Лермонтова, хроникер или подросток — Долгорукий у Достоевского, всегда в каком-то отношении ниже не только автора, но и читателя. Читатель, таким образом, испытывает и некоторое удовлетворение, догадываясь как бы самостоятельно и ощущая себя выше рассказчика.
В противоречии с этой простоватостью рассказчика находится его искусство рассказывания, без которого и не могло бы существовать художественного произведения. Однако условие игры требует, чтобы читатель как бы не замечал этого искусства.
Решение и оценка рассказываемого в какой-то мере обычно подсказывается читателю стоящим за спиной рассказчика автором. Читатель «чувствует» точку зрения автора, как бы он ее ни маскировал.
Очень интересный феномен маскировки нравственной оценки рассказываемого демонстрируют нам многие произведения Н. С. Лескова. У него также очень часто существует «ложный» повествователь, но рассказ повествователя пересказывается третьим лицом, которое можно признать за автора. Однако этот автор снова «ложный» и дает совершенно неверную этическую оценку рассказываемому (этическая оценка раскрываемого играет большую роль в произведениях Лескова). Благодаря этой явно неверной и, я бы сказал, провокативной оценке подсказка автора не воспринимается.
Такой провокативный прием встречается в произведениях Н. С. Лескова нередко. Доводя до абсурда этику разного рода чиновников, их бюрократических способов действия, Н. С. Лесков оставляет своих читателей самих разбираться в том, что хорошо и что плохо, создавая тем самым поразительно острые ситуации и разыгрывая ложный конфликт со своими читателями». (Из статьи «Ложная» этическая оценка у Н. С. Лескова» ) А. Орлов