И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час…
Красавица, «европиянка нежная», познавшая вкус славы после выхода первого же сборника стихов, избалованная восторженным вниманием поклонников и друзей, привыкшая к окружению и поклонению особ знаменитых и талантливых, — ее рисовали известные художники, великие поэты посвящали ей стихи — при этом слишком самобытная, слишком состоявшаяся, слишком уверенная в себе… Такая неудобная! И — слишком заметная на литературном небосклоне, чтобы просто расправиться. Ее не печатали, обливали грязью. Как она, вероятно, раздражала чиновников от литературы своим нежеланием к ним приспособиться! «Камерная поэтесса» — это было далеко не худшее из их определений.
Ей было 25, когда в ее изысканный, наполненный красотой, любовью, литературой, служением Музе мир ворвалась война. «Мы на сто лет состарились, и это тогда случилось в час один», — начинается стихотворение «Памяти 19 июля 1914 года».
Из памяти, как груз отныне лишний,
Исчезли тени песен и страстей.
Ей — опустевшей — приказал Всевышний
Стать страшной книгой грозовых вестей.
Да и трудно думать и писать о другом, когда повсюду «Над ребятами стонут солдатки, /Вдовий плач по деревне звенит».
Она — и поэт, и женщина. Воображение художника и чувства жены, матери. Пусть трубят газеты о героизме, подвиге, славе — кто лучше ее поймет чувства той, чей муж или сын не вернулся домой? И что такое героизм перед горечью потери?
Для того ль тебя носила
Я когда-то на руках..
…Без недели двадцать лет
Он глядел на божий свет.
После революции встал вопрос об эмиграции. Уехало так много близких! Но слишком дороги оказались родная земля, родная речь:
Мне голос был. Он звал утешно.
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид»,
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Стихи эти не прошли незамеченными среди эмигрантов; многие упрекали ее в том, что она служит Советам, вместо того, чтобы уехать, служить искусству и той России, и тем самым предает себя и свою страну. Она же считала предательством бросить Родину «на растерзание врагам» — и эту строчку можно считать программной для послевоенного периода творчества Ахматовой:
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.
Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключенный, как больной.
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.
Надо сказать, что это обещание — «им песен я своих не дам» — она сдержала, хотя для этого потребовалось немыслимое мужество, и что, собственно, превратило всю ее жизнь в одно сплошное преследование.
После революции несчастья следовали одно за другим. Был расстрелян Гумилев, ее бывший муж; друзья и подруги уезжали, погибали или просто пропадали. «Любит, любит кровушку Русская земля», — пишет она после смерти Николая Степановича.
С 1925 года ее печатают очень редко. К этому времени она уже сделала свой выбор — неучастие. Нет возможности печататься — есть возможность писать, называя вещи своими именами. Она изучает Библию, древних авторов, Шекспира, Пушкина. И — никакой конъюнктуры.
Увозят в тюрьму сына Льва. Она проводит бесконечные семнадцать месяцев в тюремных очередях — и пишет стихи, которые потом составят поэму «Реквием».
«Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):
— А Вы это можете описать?
И я сказала:
— Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом».
Каким бесстрашием надо было обладать, чтобы в те годы сочинять такие стихи — и читать их знакомым, когда посадить и расстрелять могли за то, что слушал — и не донес. Но ни один из многочисленных слушателей не выдал ее.
В то время, как официальная пресса либо не замечала ее, либо критиковала за «камерность», стихи ее переписывались от руки, учились наизусть — и читались везде, в том числе и в тюремных камерах. Их искренность и глубина ценились читателями куда больше, чем «образцовость» официальной поэзии.
Началась Великая Отечественная война. Ахматову она застала в Ленинграде. Когда-то, после революции, она не смогла покинуть Россию, теперь для нее так же немыслимо представить, что можно отдать ее врагу.
Никто не заказывает ей стихи. Они пишутся по велению сердца — и сразу приобретают всенародную известность. В критическое время, под бомбежками, она оказывается нужна — даже «Правда» не брезгует ее стихами, печатает знаменитое «Мужество»:
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова, —
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово,
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!
После войны Ахматову приветствовали на многолюдных митингах и литературных вечерах. Ей устраивали овации. Вероятно, эта — слишком заметная — популярность поэтессы и вызвала реакцию властей.
В 1946 году вышло в свет постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», а затем выступил и секретарь ЦК ВКП(б) Жданов. Ахматова вновь была объявлена «вне закона» — вне литературы. «Взбесившаяся барынька», «убогий диапазон поэзии»… Ее выгнали из Союза писателей и запретили печататься. Ну что ж, это уже было.
Забудут? — вот чем удивили!
Меня забывали не раз.
Сто раз я лежала в могиле,
Где, может быть, я и сейчас.
А муза и глохла и слепла,
В земле истлевала зерном,
Чтоб после, как Феникс из пепла,
В эфире восстать голубом.
В то время, когда «народные поэты» печатали «гражданские стихи», прославляя генеральную линию партии, Анна Ахматова прошла тот же тягостный путь лишений и утрат, вечного ожидания «марусь», что и вся ее страна. Она имела полное право о себе сказать:
Я была тогда с моим народом
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Этим она заслужила истинное звание народного поэта и тем, что, в отличие от многих и многих, не изменила ни своему таланту, ни друзьям, ни взглядам. Хотя иногда это было неимоверно трудно.
Из-под каких развалин говорю,
Из-под какого я кричу обвала,
Как в негашеной извести горю
Под сводами зловонного подвала, —
пишет она в 1959 году.
Но и тогда надежда не оставляет ее, недаром стихотворение заканчивается строчками:
И все-таки узнают голос мой,
И все-таки опять ему поверят.
Но не своя судьба ее тревожит. Создание мемориала жертвам сталинских репрессий — вот что занимает Ахматову в конце 50-х — начале 60-х годов.
Совесть не позволяла ей славить происходящее в стране — и «мешала» стать официально признанным «всенародным поэтом»:
И проходят десятилетья,
Пытки, ссылки и смерти… Петь я
В этом ужасе не могу.
Так она писала в «Поэме без героя».
Возможно, ей было легче выстоять, потому что она рано поняла, что талантлива. Ахматова слишком уважала поэзию, а значит и себя — как Поэта, чтобы пресмыкаться перед кем-либо из страха или ради каких-то благ. «Поэт — это тот, кому ничего нельзя дать и у кого ничего нельзя отнять», — ее любимая фраза.
Ее судьба — образец достоинства, силы и мужества. Маленькая хрупкая женщина, которую не смогла сломить вся государственная машина.
