Ограниченность Швондера, его псевдоинтеллигентская «нахватанность» особенно ярко проявляются в диалоге с Преображенским, отмеченном авторскими ремарками, весьма показательными, свидетельствующими, что по существу возразить своему оппоненту ему нечего и он просто актерствует: «спросил он горделиво», «в сдержанной ярости заговорил», «с ненавистью заговорил», «со спокойным злорадством вымолвил». Сама речь его настолько безграмотна, так режет слух образованного человека, что вежливый профессор просит: «Потрудитесь излагать ваши мысли яснее». Язык Швондера, особенно на фоне изысканной, подправленной иронией, мягким юмором, необидной грубоватостью речи Преображенского, — шедевр бюрократического косноязычия: «факт в том, что…», «вы говорите в высшей степени несознательно», «стоял вопрос об уплотнении квартир дома», «в порядке трудовой дисциплины…», «в особенности постольку, поскольку…», «извиняюсь».
Получив во время первого налета на жилплощадь профессора с целью отхватить две комнаты нагоняй по телефону от высокопоставленного клиента Преображенского, некоего Петра Александровича, Швондер не остановился в своем стремлении выжить профессора из его семи комнат. Только теперь к «воле общего собрания жильцов дома» присоединяется жажда мести за такой конфуз: он пригрозил профессору «жалобой в высшие инстанции», а тот с этими инстанциями накоротке оказался. Так что «оплеванному» Швондеру пришлось ретироваться ни с чем. Он будет теперь действовать не кавалерийским лихим наскоком, как в первой попытке, он перешел к тактике длительной осады. Формирует так называемое общественное мнение через газету, опубликовав под псевдонимом гнусную заметку провокационного характера: «Никаких сомнений нет в том, что это его незаконнорожденный (как выражались в гнилом буржуазном обществе) сын. Вот как развлекается наша псевдоученая буржуазия!» Но даже в этом предельно идеологизированном, тогдашними газетными штампами изобилующем пасквиле просвечивает истинная, лично корыстная, цель Швондера:
«Семь комнат каждый умеет занимать до тех пор, пока блистающий меч правосудия не сверкнул над ним красными лучами!» (1, II, стр. 167).
Он использует Шарикова как таран в борьбе против профессора; по его наущению Полиграф Полиграфович выполняет за него всю «грязную» работу в извечном конфликте противоположных нравственных и деловых начал, воплощенных в образах профессора и председателя домкома. И не Шарикову принадлежит авторство лозунга «все взять и поделить» — он лишь примитивно озвучивает заветную мечту всех швондеров. Последняя степень нравственного падения Шарикова — политический донос в ОГПУ, не получивший дальнейшего хода только потому, что попал он в руки бывшего пациента профессора. Прощая своему детищу все гнусности и выходки, бесконечно терпимый Преображенский этой подлости не простил. И когда Шариков на требование профессора убираться из квартиры показал ему «обкусанный с нестерпимым кошачьим запахом шиш», а «по адресу опасного Борменталя из кармана вынул револьвер», то «сам пригласил свою смерть». Операция была проведена снова, и пес стал псом, опыт по очеловечиванию не удался. Так завершается несколько фантастический сюжет с научным экспериментом: он не вышел из-под контроля ученых и был прекращен, как только стали окончательно ясны его отрицательные результаты, как только превращенный в человека добрейший пес Шарик стал грозить револьвером своим творцам.
Но под пером Булгакова эти два сюжета, научно-фантастический и бытовой, вырастают в иносказание-притчу о грандиозном социальном эксперименте, начатом в октябре 1917 года в России, о первых его результатах, в художественном преломлении провиденных писателем-реалистом. Дом на Пречистенке, квартира профессора — это маленькое замкнутое пространство, где разворачивается действие повести, — становятся символом всей России, большого Дома, из которого его подлинных хозяев, работников и хранителей пытаются вытеснить поднятые революцией с социального дна люмпены, воры, пьяницы климы чугункины, науськиваемые швондерами, этими краснобаями мировой революции, которые «интересы защищают … трудового элемента», как пытаются они убедить шариковых.
Преображенский своим экспериментом предпринял попытку улучшить жизнь в этом большом Доме — России, руководствуясь благороднейшими побуждениями — мечтой о братстве и справедливости в первую очередь. А получил потоп в квартире, картина которого представлена так зримо, с такими подробностями и вырастающими до символа деталями в главе шестой повести, сразу после эвристических восторгов самих экспериментаторов. Их энтузиазм значительно поугас, а затем сменился полным пессимизмом в процессе попыток очеловечить Шарикова не только внешне.
Художественную убедительность, образную плоть этому иносказанию придает другой сюжет — бытовой: история выживания профессора из его же квартиры домкомом во главе со Швондером. Он, этот сюжет, пронизан иронией и насмешкой тем более убедительными, что чрезвычайно насыщен подробностями и деталями жизни тогдашней Москвы, очень выразительными и запоминающимися. Так эта небольшая повесть становится не только художественным свидетельством московских нравов и быта периода нэпа, не только острозлободневной сатирой, которая обычно уходит в небытие вместе со своим временем. Она вырастает до явления подлинной литературной классики, становится философской повестью-притчей о крушении еще одной мечты о всеобщем счастье, действительно гуманного социального эксперимента, освященного авторитетом науки.
Как писатель оригинальный, ни на кого из современников не похожий, Булгаков сложился именно в этой повести. «Собачье сердце» — это начало пути самобытного творца. Все неповторимые (эпические, философские, художественно-стилистические) свойства его таланта, пребывавшие в ней в состоянии детском, развились и расцвели пышно, отлились в совершеннейшую, содержанию соответствующую форму в последнем произведении писателя — романе «Мастер и Маргарита».