Как-то принято считать, что народно-патриотическая поэзия лишена лирики уже по определению. Думаю, что это не совсем так. Поэт военной поры неизбежно усиливает трагическое звучание своих произведений, внося в них многообразные лирические мотивы. Так и в поэме Александра Трифоновича Твардовского «Василий Теркин» даже в самой первой главе, где происходит знакомство с героем, который сразу же приходится по душе всем читателям, когда он просто шутит, поэт прерывает поэтическое бытописание и после недолгой паузы в совершенно иной интонации, от своего имени, скажет:
Ночь глуха, земля сыра,
Чуть костер дымится.
На первый взгляд, та же самая фронтовая обстановка. Но настроение у читателя уже совершенно иное: за этими словами стоит то ощущение грозных, трагических и величественных событий, которые и есть — Отечественная война, пылающие города и деревни.
Мрачные эпитеты «холодная вода», «темная вода», затем и «черная вода» в главе «Переправа» передают не только и не столько «портрет» ночной реки, сколько разыгравшуюся трагедию народа- мрак пал на нашу родину. Контраст соленого солдатского юмора и трагичного звучания поэмы тоже выражает концепцию народной войны, потому что эпоха великого подвига требует и великих человеческих жертв.
Лирический герой Твардовского в «Василии Теркине» проявился как полноправный персонаж поэмы, а не как балагур-рассказ- чик или холодный комментатор. Порой голоса поэта и Теркина звучат в унисон, обогащая друг друга. Переполненный той же скорбью и тем же ощущением величия народной битвы, поэт является как бы лирическим «двойником» Теркина. Нередко Теркин перехватывает речь, начатую поэтом и наоборот:
…И заметь, коль не заметил,
Что и Теркин, мой герой,
За меня гласит порой.
Создается особый тип лирического «я», родственный герою и автору, эпический по характеру и степени всеобщности. Но как бы ни была значительна «теркинская» лирика, поэма становится более богатой благодаря тем лирическим главам, где поэт говорит о своей личной судьбе, где автор говорит «о себе». Здесь смолянин Твардовский не скрывает личного горя. Родная Смоленщина под оккупацией: «мать, отец, родные сестры у меня за той чертой…» Главы «О себе» пронизывает чувство горечи, оно соединяется с поэтическими воспоминаниями детства. Сквозь призму этих воспоминаний картины, воссозданные поэтом, приобрели грустную прелесть:
Милый лес, где я мальчонкой
Плел из веток шалаши,
Где однажды я теленка,
Сбившись с ног, искал в глуши…
Полдень раннего июля,
Был в лесу, и каждый лист,
Полный, радостный и юный,
Был горяч, но свеж и чист.
Здесь ярко чувствуется некрасовская стилизация под народную речь, но не сама народная речь. Лирические отступления автора заметно отличаются от народно-разговорной и фольклорной стихии, родственной Теркину. Этот лиризм обращен в будущее, когда героика Великой Отечественной войны создаст новую народную мифологию, которая станет нравственным базисом государственности для всех постсоветских стран, за исключением Прибалтики. Там героический эпос стали строить на истории эсэсовцев-коллаборационистов из числа местного населения.
Хотелось бы узнать, закажут ли латвийские власти своим латышским поэтам создать эпический образ эсэсовца — народного героя? Думаю, Янис Райнис никогда бы не согласился перевирать историю ради поэтического вымысла. Если по этому пути пойдет и наша Украина, то мы будем воспевать горстку эсэсовцев и банде- ровцев, а память о дедах и прадедах предадим на поругание, как будто бы Василий Теркин на войне представлял одних смолян, сражался за смолян, а к остальным солдатам Красной Армии, подарившей миру великую Победу над фашизмам, этот народный герой не имеет никакого отношения. И будто бы только Россия воевала с фашистами, а мы, украинцы, дружно стали на службу Третьему рейху под «поглавством» Степана Бандеры. Надеюсь, что история никогда не допустит такой ошибки. Прошу простить за такое «лирическое отступление» в сочинении на лирическую тему, но это крик души.
