Мемуары — окно в прошлое, и порой среди них встречаются такие,
которые открывают форточку в этом окне,
и мы словно вдыхаем озон отдаленных дней.Bad. Крейд
Я с интересом прочел воспоминания Леонида Сабанеева о поэтах-дека-дентах «Мои встречи». Автор был дружен со многими из них. Видел их в литературном быту, который, я считаю, тоже является неотъемлемой частью литературного процесса. Передо мной, как на киноленте, промелькнули фрагменты из повседневной жизни таких известных поэтов, как Блок, Бальмонт, Брюсов, Вячеслав Иванов.
Все они сначала назывались декадентами, а потом — символистами. Они объединились вокруг издателя и мецената Сергея Александровича Полякова. На его деньги издавался журнал символистов «Весы», а также существовало издательство «Скорпион». Странно то, что символисты в своих мемуарах никогда его не вспоминали, хотя даже названия и «Весов» и «Скорпиона» придумал Поляков. Автор воспоминаний не может объяснить этот факт. Но, мне кажется, неблагодарностью объяснить это нельзя. Известно, что поэты, да и вообще люди искусства — натуры очень ранимые. Они не любят афишировать практическую, закулисную сторону своих усилий, где присутствовали издатели, корректоры, гонорары. Это им можно простить. А в своем кругу символисты называли Полякова «декадентским батькой». Сейчас, к сожалению, не слышно о таких меценатах.
Символисты собирались в бюро Полякова в «Метрополе», в закоулке на московской Театральной площади. Чаще других там мелькали Брюсов, Бальмонт, Балтрушайтис. Автор вспоминает, что вино в обществе символистов не являлось запретным напитком. Однажды произошел конфликт между Бальмонтом и Балтрушайтисом. Оба были немного пьяны. Бальмонт, как повествует автор мемуаров, имел характер «непоправимо провинциального трагика» и всегда кого-нибудь задирал первым. Но дело в том, что Балтрушайтис, когда выпивал, молчал целыми часами, как рыба. Бальмонт, видя, что все его критические выпады против товарища летят в пустоту, поднялся и сказал: «Послушайте, музыкант… Освободите меня от этого иностранца!» Затем гордо добавил: «Пути наши различны!» и вышел вон.
Меня привлекла эта сценка из литературного быта символистов именно потому, что, оказывается, и в быту «символизм» преобладал над всеми иными формами выражения эмоций.
Интересен с этой же точки зрения момент поведения поэта-символиста в ресторане: Бальмонт потребовал книгу для знатных гостей! Так как никакой подобной книги не было, ему принесли книгу жильцов с рубриками: фамилия, год рождения, род занятий и т. д. Бальмонт в «роде занятий» написал: «Только любовь!» и торжественно расписался.
Больше, чем со всеми остальными, автора мемуаров связывала дружба с Вячеславом Ивановым. Вячеслав Иванов был «неиссякаемым фанатом первоклассного красноречия». Поэт безумно любил все античное. С моей точки зрения, человек, обладающий такой эрудицией и красноречием, мог бы стать прекрасным оратором, трибуном, общественным деятелем. Тем более что мемуарист сетует на то, что в стихи перешла лишь незначительная часть человеческого обаяния поэта. Интересен портрет Иванова глазами очевидца: «Он не был красив: бледно-рыжий, «слегка согбен, ни стар, ни молод».
Вячеслав Иванов, как все символисты, считал, что живет в катастрофическое время. Он ждал от жизни чего-то необыкновенного, возможно, пришествия нового Мессии. Но после прихода к власти большевиков он впал в тяжелый транс.
Вячеслав Иванов побывал и в роли «придворного поэта», как о нем однажды сказал Балтрушайтис (сам уже бывший полномочным посланником Литвы в Москве), но не вынес этого и кое-как вырвался за границу.
Валерия Брюсова меценат Поляков за внешность звал: «цыган-конокрад из Лебедяни». В нем, кроме «конокрадского» облика, жила еще и тяга к различным наукам. Он и мгновения, которые так любили «ловить» символисты, исследовал по-научному, как насекомых. Интересно, что имел в виду Брюсов, когда однажды заявил автору мемуаров: «Для меня решительно все равно — симфония Бетховена или бить в медные тазы…»?
При появлении большевиков Брюсов сразу же записался в их партию. «Понял — в раю»,— писал он в те годы. Однако карьеры «в раю» он не сделал, был объявлен «несозвучным» современности. Очевидно, музыкальный слух изменил ему на этот раз. Автор, казалось бы, пишет о злоключениях Брюсова со злой иронией, но чувствуется, что это — внешнее. На самом деле за этими словами стоит глубокое сочувствие к жизни большого поэта.
Из мемуаров я узнал, что Блок был в жизни «гораздо менее красивым, чем он был на портретах, хотя это были далеко не в последние годы его жизни». Автору лицо Блока казалось не совсем привлекательным: «У него был тяжелый подбородок, который огрублял красивые формы его лица, придавая ему нечто лошадиное». Автор даже находил, что Блок был несколько глуповат и косноязычен. Впрочем, друзья Блока повторяли пушкинское: «Поэзия должна быть глуповата».
Литературный быт представителей поэзии Серебряного века, несомненно, определял само их творчество. Свою жизнь они сделали символом благородства, добра и чести. Они и должны были быть на портретах своих и в стихах красивее и умнее. Такими они и дошли до нас, их читателей.