О Игоре Северянине в свое время много говорили. Одни восторгались своим кумиром и его стихами, дру¬гие беспощадно его бранили. Северянину, как и многим другим поэтам и писателям, пришлось испытать горечь эмигрантской жизни. Именно здесь, в эмиграции, он стал писать о родине. Неизлечимая ностальгия сделала особенно актуальными всегда близкие ему темы род¬ной земли, родной природы, родного Севера. Впрочем, последняя никогда и не исчезала из его стихов. Еще в 1905 году был написан, а в следующем напечатан очерк в стихах «В северном лесу». Там с сыновней любо¬вью воспеты с детства милые поэту лесные края вокруг Череповца. В величавом образе сурового края юный Се¬верянин воспел, обобщил, символизировал неуловимые понятия русского духа, славянской души:
Мне нравится унылая природа Мне дорогого Севера с красой Свободного славянского народа, С великою и гордою душой…
«Пою тебя, моя царица Суда», — говорил Северя¬нин, стоя на пороге славы и уже ощущая ее близкое дыхание. А много позже, почти через двадцать лет, уже зрелым поэтом-эмигрантом он снова вспомнил о своей любимой с детства «играющей» реке. Эта река стала для него тогда символом родины:
О Суда! Голубая Суда,
Ты, внучка Волги! Дочь Шексны! Как я хочу к тебе отсюда…
В эмиграции поэт постоянно тосковал по родине. «Одебренные сны» северных рек были главным содер¬жанием самой интимной, самой задушевной его лири¬ки — и ранней и поздней. Родные края всегда звали к себе, как сны зовет отчий кров. В автобиографичес¬кой поэме двадцатых годов «Роса оранжевого часа» по¬эт рассказывает, как юношей сбежал от отца с Дальне¬го Востока:
За месяц до войны не вынес
Тоски по маме и лесам
И, на конфликт открытый ринясъ,
Я в Петербург уехал сам…
Здесь есть интересные строки, где поэт одновремен¬но тоскует и по маме, и по лесам. Наверное, северный край в самом деле был ему материнским краем, мате- рью-родиной. Он и сам об этом говорил потом:
Лик матери, и голос рек,
И шумы северного леса,
И шири северных полей
Меня толкнули в дверь экспресса.
Игорь Северянин всю свою зрелую жизнь рвался «в дверь экспресса», чтобы вернуться домой, в родные края:
Чтобы целовать твои босые Стопы у древнего гумна,
Моя безбожная Россия,
Священная моя страна!
Эта мечта-тоска была главной питательной средой, из которой черпала силы простая поэзия Игоря Северяни¬на. В природе поэт более всего любил леса и воду, особенно воду. Поэт уверял, что страсть к ней заложена уже с ран¬него детства. Она берет начало в беседах старых моряков в доме первого мужа матери задолго до его рождения:
Морские волки За картами и за вином Рассказывали о своем Скитании по свету. Толки Об их скитаньях до меня Дошли, и жизнь воды, маня Собой, навек меня прельстила.
Моя фантазия гостила С тех пор нередко на морях.
И, может быть, они — предтечи Моей любви к воде.
Реки, ручьи, фиорды, озера, моря всегда возбуждали его поэтическое воображение. «На реке форелевой», «Поэза северного озера», «Вода примиряющая», «Стихи о реках», «Норвежские фиорды», «Я к морю сбегаю» — десятки стихотворений Северянина на тему воды. Она у поэта действительно «примиряющая», она живая и символизирует собой вечное движение жизни. В по¬следние годы, в трудное время изгнания, особенно на¬стойчиво повторялся в его стихах образ «форелевой», «играющей» северной реки. Он прошел через его поэзию воспоминанием о далеком доме. Вечно бегущая вдаль живая синяя лента в его воображении стала нитью, свя¬зывающей его со страной детства. Слияние рек, теку¬щих по разным странам и не знающих государственных границ, для него было залогом, обещанием воссоедине¬ния с милой утраченной страной:
Россонь — река совсем особая, Чудотворящая река:
Лишь воду я ее испробую —
Любая даль недалека.
И грезы ломкие и хрусткие Влекут к волнующему сну:
Я снова вижу реки русские —
Нелазу, Суду и Шексну…
И брови хмурые, суровые Вдруг проясняются, когда Поймешь: Россонь слита с Наровою, И всюду — русская вода!
Среди стихотворений двадцатых годов есть одно, ко¬торое называется «Таймень». В нем описывается пой¬манная удачливым рыбаком прекрасная рыба:
…я выудил в предвесенний Бодрый, солнечный, тихий день В силу высших предназначений Мне ниспосланную таймень.
Но в предшествующих строках лирический герой мысленным взором проследил долгий путь рыбы из
Байкала Ангарою к Ледовитому океану, мимо Архан¬гельска, через Норвежский фиорд к Финскому заливу, а оттуда в тихую речку, на берегу которой он сидит со своей неразлучной удочкой. Перед нашим взором сразу встает громадная, одним любовным взглядом охваченная страна — родина поэта, приславшая ему привет:
И в ту речку, где я весною Постоянно, она вплыла,
И ту удочку, что со мною,
Неизменно она нашла.
Поэт в эмиграции постоянно напоминает людям о дорогом чуде — о чувстве любви к родине, разрыв с которой всегда мучителен, что по-настоящему осозна¬ешь только вдали от родины:
О России петь — что весну встречать,
Что невесту ждать, что утешить мать…
О России петь, что тоску забыть,
Что Любовь любить, что бессмертным быть!
Северянин пел о России и этим заслужил бессмер¬тие. Об этом выстраданном и дорогою ценою оплачен¬ном бессмертии его стихи. Вдали от родины действи¬тельно остро чувствуешь свою тоску по ней и свою лю¬бовь к ней. Многие писатели-эмигранты, жившие вне родины, создавали свои многоголосые поэмы о России. В двадцатые годы Северянин разработал уникальную жанровую форму лирических стихотворных мемуаров: «Падучая стремнина», «Роса оранжевого часа», авто¬биографический роман «Колокола собора чувств» и ро¬ман в строфах «Рояль Леандра». В них отражена ре¬альная жизнь поэта в России: детство, юность, вхожде¬ние в литературу, поэтическое турне по стране, ранние романы. Их сюжеты построены на достоверных фактах, так что по произведениям этого цикла можно воссоз¬дать биографию Северянина.
Сборник «Классические розы» состоит из разде- лов-циклов: «Чаемый праздник», «Бессмертным», «Де¬вятое октября», «На колокола», «У моря и озер» и «Там у вас на земле». В раздел «Чаемый праздник» вошли стихи о родине, о своей земле, о празднике воз¬вращения туда. В них слышится любовь к России, тос¬ка по утраченной отчизне. Но главное содержание раздела — это смятение мыслей и порыв к действию. «Кто же ты?» — спрашивает поэт новую, еще загадоч¬ную Россию:
Гой ты, царство балагана!
Ты, сплошная карусель!
Злою волей хулигана
Кровь хлебаешь, как кисель…
Целый мир тебе дивится, Все не может разгадать: Ты — гулящая девица Или Божья благодать?
Собственную позицию он определил жестко и бес¬пощадно:
Ты потерял свою Россию.
Противоставил ли стихию Добра стихии мрачной зла?
Нет? Так умолкни…
«Россию нужно заслужить!.. Родиться русским — слишком мало: Им надо быть, им надо стать!» — воз¬глашает он и готов стать трибуном нового похода про¬тив кровавого дракона, поработившего его страну:
…кровью людскою упившись, дракон Готовится лопнуть: надулись все жилы.
Что ж, русский народ! Враг почти побежден,
Хватайся за вилы!
Праздник возвращения домой в двадцатых годах он мыслил как торжество победителей, освободителей страны от большевизма:
Я мечтаю, что Небо от бед
Избавленье даст русскому краю.
Оттого, что я — русский поэт,
Оттого я — по-русски мечтаю.
За неизбежностью новой и последней гражданской войны он видит народный суд, где свершится общее прощение всех заблудших, национальное примирение и новый подъем родной культуры:
И судьи умолкнут с печалью любовной,
Поверив себя в неизбежный черед,
И спросят: «Но кто же зачинщик виновный?»
И будет ответ: «Виноват весь народ.
Он думал о счастье отчизны родимой,
Он шел на жестокость во имя Любви»…
И судьи воскликнут: «Народ подсудимый!
Ты нам неподсуден: мы братья твои!»
Поэт заканчивает цикл о возвращении домой сти¬хотворением «Моя Россия», первая строка которого по¬вторяет последнюю строку «поэмы детства»:
Моя безбожная Россия,
Священная моя страна!
Цикл стихов Северянина о родине проникнут чув¬ством неподдельной любви и боли за свою отчизну, ве¬рой в ее светлое будущее.
