Роман Е. Замятина «Мы» дошел до своего читателя с чудовищным опозданием — почти на семь десятилетий. Такой срок мог бы стать для писателя роковым, если бы не универсальность поднятых им вопросов.
Создав условные обстоятельства, Замятин в своем романе подвергает испытанию идею общего счастья, взращенного инкубаторским путем — вопреки законам органического развития — на основе рационалистического знания о нуждах человечества, о природе личности.
Проблема «нового мира» как проблема обретения «Блаженной страны» ставилась почти всеми современниками Замятина. Литература и общество грезили грядущим, торопили бег времени. Но в эти же годы родились и тревожные сомнения в праве человека вмешиваться в естественный ход развития жизни, подчинять её прихотливое течение какой-либо умозрительной идее. Замятин был среди первых, кто, доведя до абсурда возможные результаты героического действа, увидел его трагическую сторону.
Избрав форму записок, которые их автор, житель «Блаженной страны», предназначает своим «диким предкам», Замятин превращает традиционное для утопии статичное описание в диалог — диалог «будущего с прошлым», естественного мира с миром, искусственно созданным. Роман, окрашенный пародийно, высмеивает те требования к литературе, которые уже появились или должны, по мысли Замятина, появиться в новой системе отношений между искусством и государством.
Пародируется вообще вся система представлений, внутри которой не кажется абсурдным сопоставление палача с Первосвященником, ангелов-хранителей — с доносчиками, жертвоприношения Авраама — с доносом, система, утратившая способность различать добро и зло, истину и ложь…
Очень важной характеристикой Единого Государства становится мотив машины, механизма, числа, таблицы умножения. Речь идет о неприродном, неестественном, искусственном, механистичном происхождении «нового мира».
Герой пытается прорваться сквозь идеологические миражи к нормальным представлениям о личности и её правах, о любви и человечности, о его расставании с рационалистической схемой мироздания и трагическом пути к признанию великих тайн Вселенной.
Создав гротескную модель Государства, где идея общей жизни обернулась муравейником, а идея равенства — всеобщей уравниловкой, Замятин предъявил счет тем, кто, игнорируя реальную сложность мира, пытался искусственным образом Еывести «формулы счастья», кто дал людям завышенные обещания сделать их счастливыми, пренебрегая бесконечным многообразием жизни, её тайнами и трагедиями.
Густав Флобер в статье «Этюд о Рабле» пишет: «Вдруг появляется человек, который принимается писать книгу, книгу бессвязную, бесформенную, с неясной мыслью и, возможно, без обдуманного заранее плана, без определенной идеи, но полную едких и жестоких насмешек над сеньором, хотя у того есть армия, над священником, хотя он облечен саном…; весь старинный готический собор осмеян, запятнан, замаран; всё, что веками окружалось почтением: философия, наука, магия, слава, доброе имя, власть, идеи, верования, — всё это сброшено с пьедестала, с человечества сорваны его парадные одежды и лживые позументы… И посреди всего этого — умнейшие замечания о природе человека, тончайшие оттенки чувства, вернейшие наблюдения, сцены, которые признал бы сам Мольер и от которых покатывались со смеху наши предки, люди поумнее нас, читавшие добрых писателей доброго старого времени. …Рабле — отец наивной и откровенной литературы Мольера и Лафонтена. Все трое, бессмертные и добрые гении… глядели на бедную человеческую природу с добродушной и проницательной полуусмешкой; все трое откровенные, свободные, непринужденные, истинно люди в полном смысле слова, всем троим дела нет до философов, сект, религий — они принадлежат к религии человека, а уж человека-то они знают. Они вертели его так и эдак, анализировали, анатомировали…
Подобные гении, которые создают новые литературы или преобразуют старые, появляются редко…»
А как необходимо и хотелось бы, чтобы они появлялись почаще, и как их не хватает сейчас, в наше время и время Замятина.
«И последняя, заключающая мысль. Рабле исследовал лишь то общество, какое могло быть в его время. Он обличал злоупотребления, чудачества, преступления и, как знать, предвидел, быть может, лучшее политическое устройство, совсем иное общество. То, что при нем существовало, внушало презрение. Употребляя ходячее выражение, мир был фарсом, и он, Рабле, представил его как фарс.
Что же сделано с тех пор? Всё изменилось.
Произошла Реформация. Независимость мысли. Произошла Революция. Независимость материальная.
Всё ли?
Какой вихрь! Куда он нас гонит?
Оглянитесь же: где вы находитесь? Сумерки это или заря?..
Да, телу стало лучше, плоть меньше страдает, но сердце всё так же кровоточит. Душа, душа! Чувствуете вы, как она терзается, хотя снаружи её оболочка спокойна и благополучна? Глядите, как она тонет во всеобщем скеп
тицизме, в этой угрюмой скуке, охватившей наш род еще в колыбели, меж тем как политика что-то бормочет, меж тем как поэты, едва успевая придать ритм своей мысли, бросают её, полунаписанную, на лист-однодневку, меж тем как смертоубийственная пуля разит на каждом чердаке и в каждом дворце, везде, где обитают нужда, гордыня, пресыщенность!
Материальные вопросы решены. А другие? И пока вы не заполните эту вечно зияющую бездну, которая есть в человеке, мне смешны ваши усилия, я хохочу над вашими жалкими науками, не стоящими травинки.
Так пусть же явится теперь человек, подобный Рабле! Пусть изольет весь свой гнев, всю ненависть, всю скорбь!»
Не знаю, почему у меня возникли эти ассоциации при чтении романа «Мы» Е. Замятина. Может быть, потому, что «всё познается в сравнении»? или «всё старо, как мир»? или «всё было и всё будет»? Извечный гамлетовский вопрос: «То be or not to be?» И как быть? «What is the guestion?» Во власти ли это только самого человека? Или он полностью (а если не полностью, то насколько) зависим, как, например, зависит погода на Земле от темных пятен на Солнце?
Почему казалось, что готов полюбить всё человечество, а не смог полюбить даже одного человека?
Любил людей, жизнь, а закончил её самоубийством? Боялся муху обидеть, а в результате убил человека? Мечтал быть властелином умов, а стал посмешищем? Был несметно богат и мгновенно разорился, и наоборот? Хотел быть верным другом и предал?
Е. Замятин убеждает в относительности обретенных истин и вечности их поиска.
