1. В чем прав и в чем неправ Чацкий.
2. Обличение пороков «века нынешнего и века минувшего*.
3. Досада «на весь мир».
В своей комедии А. С. Грибоедов противопоставил Чацкого московскому обществу, наделив его чертами трагического, а не комического персонажа, однако именно в силу этого обстоятельства Чацкий поминутно оказывается в смешном положении. А между тем все, что он говорит, звучит живо и убедительно, да и на самом деле отнюдь не лишено смысла. Насмешки Чацкого над теми способами, которыми придворные достигали высоких чинов во времена Екатерины II, обличение крепо-стников-самодуров и приверженности русских ко всему западному, заграничному, несомненно, не лишены реальной основы. Нельзя не согласиться и с тем, что высокопоставленные «судьи», представления которых безнадежно устарели, могут здраво и непредвзято определить подлинные приоритеты общественного развития. Однако возникает вопрос, который волновал и А. С. Пушкина, кому Чацкий говорит все это? Ответив на этот вопрос, мы логически наталкиваемся на следующий: зачем он это делает? Если бы Чацкий выступал перед аудиторией, которая могла бы с сочувствием и пониманием воспринять его речи, возможно, от пылких тирад и была бы хоть какая-то польза. Но тот круг лиц, который пытается обличить герой Грибоедова, заведомо не может положительно отнестись к подобным речам. Реакцию московского общества на Чацкого можно сравнить с камнем, брошенным в воду: некоторое время по поверхности разбегаются круги недоумения и негодования, но очень скоро это волнение уляжется, и о Чацком забудут. Его объявляют сумасшедшим, опасным, потому что он ополчается на самые основы существования общества. Но повторимся снова: зачем он это делает? Поведение Чацкого слишком смахивает на поведение ребенка, бездумно дразнящего гусей или злую собаку. Добрее эти существа от подобного обращения, понятно, не станут, а вот наброситься на источник раздражения захотят и непременно сделают это, если тому не будет серьезных препятствий. Таким образом, мы видим, что если сами по себе идеи, высказываемые Чацким, являются прогрессивными и разумными, поведение героя комедии разумным назвать трудно.
Но каковы же воззрения Чацкого, которые столь резко бросает в лицо представителям «века минувшего» свои обвинения? Герой комедии Грибоедова с издевкой сравнивает то, как вели себя придворные прежних времен, с нынешней «бессловесностью». Сравнение, прямо скажем, не в пользу обеих эпох. Если раньше человек не останавливался перед откровенным шутовством, чтобы снискать милость монарха, то теперь стали больше думать о приличиях. Однако и то и другое вызывает у Чацкого едкую насмешку:
Кому нужда: тем спесь, лежи они в пыли,
А тем, кто выше, лесть, как кружево, плели.
Прямой был век покорности и страха,
Все под личиною усердия к царю.
• • •
Хоть есть охотники поподличать везде,
Да нынче смех страшит и держит стыд в узде;
Недаром жалуют их скупо государи.
Чацкий нигде не служит. Более того, известно, что он несколько лет назад сотрудничал с министрами, а потом перестал с ними общаться, так как он «служить бы рад, прислуживаться тошно». Однако в чиновных кругах не в моде идеи бескорыстного служения родине: большинство чиновников думают лишь о том, как получить чин повыше и награждение побольше. В глазах этих людей поведение Чацкого выглядит очень странным. Но ему нет дела до их осуждения — он хорошо знает, что представляют собой эти люди:
А судьи кто? — За древностию лет
К свободной жизни их вражда непримирима…
…Где, укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?
Не эти ли, грабительством богаты?
Чацкий противопоставляет образу жизни московских «тузов» бескорыстный научный или творческий поиск, не связанный с мечтами о Иаживе, который нередко рассматривается как чудачество. Одновременно Чацкий обличает преклонение перед военным мундиром, характерное для его эпохи: Теперь пускай из нас один,
Из молодых людей, найдется — враг исканий… …Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывет у них мечтателем! опасным! — Мундир! один мундир! он в прежнем их быту Когда-то укрывал, расшитый и красивый,
Их слабодушие, рассудка нищету…
Особенно негодование у Чацкого вызывает слепое копирование всего иностранного, восторженный трепет перед авторитетом Запада. Вспоминая в разговоре с Софьей о преподавателе танцев, французе Гильоме, Чацкий с иронией замечает, что этот ловкий «кавалер» вполне мог бы жениться на какой-нибудь княгине — от русского «потребуют с именьем быть и в чине», а обходительному французу это вовсе не обязательно, учитывая преклонение русских перед иностранным шиком. В монологе о «французике из Бордо» Чацкий язвительно заявляет, что в России француз не обнаружил «ни звука русского, ни русского лица». Подобное заявление отнюдь не является преувеличением: например, А. С. Пушкин в романе «Евгений Онегин» упоминал о том, что Татьяна плохо знала русский язык, поэтому ее письмо к Онегину было написано по-французски. Чацкий, обличающий подражание иностранцам, безусловно, прав — заимствуя что-то хорошее, не нужно превращаться в обезьяну, копирующую все до малейшей детали. Чацкого возмущают и восторженные вздохи сограждан, посвященные далекой и прекрасной Франции. В монологе о «французике из Бордо» Чацкий выступает не просто как патриот. Можно заметить, что его взгляды близки к воззрениям славянофилов. Чацкий выступает против засилья иностранных слов в русском языке, высмеивает французский покрой одежды, не слишком удобный и приспособленный к климатическим условиям России:
Я одаль воссылал желанья Смиренные, однако вслух,
Чтоб истребил Господь нечистый этот дух
Пустого, рабского, слепого подражайья…
…Пускай меня объявят старовером,
Но хуже для меня наш Север во сто крат
С тех пор, как отдал все в обмен на новый лад —
И нравы, и язык, и старину святую,
И величавую одежду на другую По шутовскому образцу…
Итак, Чацкий в своих монологах затронул практически все современные ему проблемы России: алчность и спесь высокопоставленных чиновников, низкопоклонничество нижестоящих, произвол помещиков и позорное клеймо крепостного права, пренебрежение к высоким идеалам служения родине, науке или искусству, чрезмерное восхищение военными и слепое подражание иностранцам. Однако Чацким, высказывающим в своих монологах основной набор либеральных идей, движет не столько искреннее желание благотворных преобразований, сколько досада «на дочь и на отца и на любовника-глупца», то есть на Софью, Фамусова и Молчалина. Холодность Софьи, с которой Чацкий не виделся три года, сильно его задела. Поучения Фамусова, сделанные отеческим тоном в духе царящей в московском обществе морали, лишь усилили раздражение Чацкого. Кроме того, злость героя усиливается благодаря ревности — то к Скалозубу, то к Молчалину. А уж последнего, как типичного «бессловесного» низкопоклонника, Чацкий на дух не переносит, что явствует из его колкостей в адрес Молчалина. Узнав, кто являлся объектом чувств Софьи, Чацкий удаляется, унося свою оскорбленную гордость:
Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.