«История одного города» — сатира на государственный строи, основой которого являются насилие и произвол. Очертания города Глупова размыты, за ними проступают контуры всего Российского государства в его историческом и современном развитии. «Общее» течение всей глуповской истории нелепо, «общее» устройство действительности ненормально. Обыватели находятся в состоянии «беспрерывного испуга», они «ошеломлены» деспотией сменяющихся градоначальников.
В «Описи градоначальникам» Салтыков-Щедрин показывает то общее, что лежит в основе их деятельности: «делал походы ‘против недоимщиков», «обложил в свою пользу жителей данью…», привел «в порядок недоимки», «собрал недоимки»-, «обложил данью откуп». Деятельность градоначальников направлена на. удовлетворение собственных нужд. Она ничего не дает глупов — цам, кроме разорения и притеснения и, как пишет Щедрин, «провалов истории».
Сатирик не обходит ни одной стороны российской действительности. В деяниях градоначальников в гротескной, условно-фантастической форме представлена реальная история. В главе «Фантастический путешественник» Салтыков-Щедрин сатирически изображает тягу глуповско-российских администраторов к путешествиям «по городам и весям», когда десятки тысяч людей бросались на строительство «потемкинских деревень». Путешествие Фердыщенко по выгону сопровождается демонстрацией «народной любви», которая «заключала в себе нечто съедобное».
Едкой сатирой на «цивилизаторскую» политику правительства читается рассказ о «войнах за просвещение», которые шли то за «внедрение в Глупове горчицы», то из-за отказа «обывателей разводить персидскую ромашку». Бунт глуповцев «на коленях» был пресечен «посредством ломки домов» и предписания «не спать всю ночь и дрожать».
В «Истории одного города» глуповские градоначальники наделены отдельными гротескными чертами, выражающими в типизированной форме характер русских правителей. Органчик словно подхватил вопль первого глуповского князя, который кричал: «Запорю!» Пустоголовый Органчик управляет глупов — цами при помощи двух слов: «Не потерплю!» и «Разорю!» На таких же принципах основана «внутренняя политика» других градоправителей. Все они «хватают и ловят, секут и порют, описывают и продают… Гул и треск проносится из одного конца города в другой, и над всем этим гвалтом, над всей этой сумятицей, словно крик хищной птицы, царит зловещее «Не потерплю!» Среди градоначальников есть самодуры, которые секут «абсолютно»; есть «просветители», которые объясняют причины экзекуции требованиями цивилизации; третьи «желают, чтобы обыватели во всем положились на их отвагу».
, В истории правления разных градоначальников отражаются и периоды относительной либерализации режима (градоначальник Микаладзе временно прекращает «просвещение и сопряженные с оным экзекуции»; Грустилов «оставил после себя несколько сочинений идиллического содержания»; при Прыще — градоначальнике с фаршированной головой, «не токмо хозяин, но и всякий наймит ел хлеб настоящий…») и ужесточения его.
Наиболее яркие приметы реакционного правления отмечены при
Угрюм-Бурчееве.
Идеалом общественного устройства у него является казарма. Глу — повцев он усмирял одним только пристальным взором, который вызывал «опасение за человеческую природу вообще». Равенство и свободу он признавал как «всеобщее равенство перед шпицрутеном». Разум для Угрюм-Бурчеева был злейшим врагом. Метафорой реакционного режима является описанная летописцем картина, на которой «Сатана представлен стоящим на верхней ступени адского трона… Ни в фигуре, ни даже в лице врага человеческого не усматривается особливой страсти к мучительству, а видится лишь нарочитое упразднение естества…» Метафора совершенно прозрачна и, относясь в тексте к Угрюм-Бурчееву, проецируется на самодержавие — «верхнюю ступень адского трона».
Если, изображая градоначальников, Салтыков-Щедрин наполняет сатиру негодованием и гневом, то глуповские «людишки» хотя и подвергаются сатирическому осмеянию, но смех здесь соединен с горечью и болью. Писатель осуждает покорность, пассивность глуповцев. Их «энергия бездействия» не приносит избавления от самодурства власти. Ими владеет лишь одна мысль: «Чтоб не было хуже». Их противостояние идиотской политике градоначальников — это бунт на коленях. «Что хошь с нами делай, — говорили одни, — хошь — на куски режь; хошь — с кашей ешь, а мы не согласны!» — «С нас, брат, не что возьмешь, — говорили другие, — мы не то что прочие, которые телом обросли! Нас, брат, и уколупнуть негде! И упорно стояли при этом на коленах».
Все же чаша народного терпения переполняется, и однажды глуповцы «взглянули друг на друга — и вдруг устыдились». Это уже начало свободомыслия, за которым может последовать буря революции.
Финальная сцена появления грозного «Оно» и исчезновения Угрюм-Бурчеева символична. Она выр’ажает надежду писателя на радикальные изменения: «Из Глупова в Умнов дорога лежит через Буянов, а не через манную кашу».
«История одного города» — непревзойденный образец социально-политической сатиры, не теряющей своей актуальности.