80-е годы XIX века — время ухода с исторической сцены крепостников-помещиков, которые всеми силами пытались удержаться, приспособиться к новым, буржуазным отношениям. Однако моральный и социальный распад дворянского класса был настолько силен, что его вымирание стало неизбежным.
Чтобы проследить, как происходит разложение помещичьего рода, Щедрин избрал жанр семейной хроники. В то же время писатель-реалист, понимавший историческую обреченность дворянства, превращает семейную хронику Головлевых в социально-психологический роман, имеющий глубокий политический и философский смысл.
Композиция романа подчиняется основному замыслу автора — показать гибель крепостников. Вот почему действие идет по линии постепенного умирания головлевского семейства, постепенного сокращения числа действующих лиц и сосредоточения всех богатств в руках Порфирия, ловкого, и приспособившегося к жизни хищника, хитрого, пронырливого и расчетливого.
Процесс капитализации России ускорил распад дворянского рода Головлевых. Все строилось на расчете: отношение к родителям, брак, раздел имения. Все старались обмануть друг друга, урвать кусок побольше. Каждый из членов семейства, выходя в жизнь, неминуемо сталкивался лицом к лицу с сильными, алчными и опасными конкурентами. Порфирий наиболее полно сконцентрировал в себе основные отрицательные черты головлевского рода. Если чувство жалости к сыновьям и сиротам-внучкам временами все-таки посещало черствую душу Арины Петровны, то ее средний сын Порфирий был не способен не только на привязанность, но и на простую жалость. Он поражает своим бессердечным стяжательством и нравственной глухотой, это — «мертвая душа» в полном смысле слова.
Жадность, накопительство, изворотливость выработались у Порфирия Головлева (Иудушки) еще в раннем детстве. В первой, второй и особенно в третьей главах романа автор прослеживает историю формирования характера этого персонажа. Рано научился Порфиша пользоваться маской притворной почтительности, чтобы получить очередной лакомый кусок. Ради вознаграждения он прикидывался ласковым сыном, заискивал перед «милым другом маменькой», наушничал, лебезил, показывал, что он «весь послушание и преданность». И хотя мать чувствовала, что сын «закидывает петлю», она не могла формально ни в чем его упрекнуть. За «бескорыстную» сыновнюю кротость Порфирий получил «лучшую часть» при разделе имения—стал хозяином Головлева. Скоро он завладел усадьбой младшего брата Павла, прибрал к рукам капиталы матери, а ее бесцеремонно — «по-родственному» — выгнал из родного дома, отвел ей жалкую Погорелковскую усадьбу, где она в одиночестве доживала остаток своих дней.
Сам Порфирий около тридцати лет прослужил в одном из департаментов столицы в чиновничьей среде, где господствовали ненависть и грабительство. Он постиг все тайны интриг, козней, подкопов, научился разгадывать слабые струнки людей и использовать их в своих корыстных целях. Смысл бытия Порфирий видит в приобретении. Но, замечает Щедрин, что-то мрачное и гибельное таилось в недрах этой внешне активной жизни, что-то противоестественное и бессмысленное с точки зрения подлинно человеческих интересов.
Самое неприятное для Иудушки — поделиться добром, помочь кому-либо. Даже родному сыну Владимиру отказал в деньгах, когда тот жил в Петербурге и очень нуждался; два года Володя кое-как сводил концы с концами, умолял отца помочь, доказывал, грозил, а потом в отчаянии застрелился. Таким же образом поступил Иудушка и со вторым сыном, Петром, осужденным за растрату казенных средств. Щедрин показывает, как его персонаж приходит к разрыву с людьми, с реальной действительностью, становится «выморочным», то есть прахом, живым мертвецом. Иудушка уничтожил все семейство, отнял всю собственность у его членов, но и сам похоронил себя заживо. В последней главе наступает физическая смерть этого страшного человека. Правда, в конце своей жизни Иудушка раскаивается, в нем вдруг проснулась совесть. Но ошибочно было бы считать, что Щедрин в пробуждении мертвой души видел залог духовного обновления своего персонажа, Автор подчеркивает: «…совесть проснулась, но бесплодно». Пробудившаяся совесть стала грозным, беспощадным возмездием за содеянное зло, приговором всей головлев-щине, всему выморочному паразитическому сословию.
Но почему же Иудушка — самый отталкивающий, бесчеловечный кровопийца — оказался среди Головлевых самым живучим? Щедрин показал, что поддерживают Иудушек социальные условия, крепостническая мораль, закон и религия. Для Порфирия религия не внутреннее убеждение, а обряд, удобный для обмана и обуздания. Закон для него — карающее начало, служащее сильным.
Если сопоставить духовно мертвого Иудушку Щедрина с «мертвыми душами» Гоголя, у них можно найти много родственного. Порфирий Головлев вобрал в себя и слащавое празднословие Манилова, и скопидомство Коробочки, и наглое вранье Ноздрева, и хищную хватку Собакевича, и скупость Плюшкина, и плутовскую изобретательность Чичикова. Но Иудушка не повторяет героев Гоголя, а выступает как качественно новый социально-психологический (и литературный) тип. Его главная черта — лицемерие, причем лицемерие изощренное: это — предатель, враг, прикидывающийся ласковым другом. Не случайно Щедрин дал герою убийственное прозвище — Иудушка. К лицемерию как основному средству прибегали представители выморочного сословия, чтобы отстоять свои позиции в жизни.
Иудушка — лицемер-хищник, лицемер-садист: любит «пососать кровь», находя в страданиях других наслаждение.
Раскрытию этой главной черты (лицемерия) сатирического персонажа подчиняются и его поведение, и внешний облик, и внутренний мир, и речь. Вот, например, одна из портретных зарисовок Иудушки: «…глаза…источают чарующий яд, голос его, словно змей, заползает в душу и парализует волю человека».
Язык Иудушки блестяще раскрывает его подлую сущность. Своими речами он тиранит окружающих, может словами «сгноить человека». Он способен говорить часами. Можно подумать, что у Порфирия огромный запас разнообразных слов, что он умен, культурен. Нет, он скудоумен, невежествен, у него очень бедный лексикон. Все дело в том, что он одни и те же слова повторяет много раз, только в другой форме, переливает из пустого в порожнее… Достаточно сравнить речь Порфирия у постели умирающего Павла и речь у постели умирающей матери, чтобы увидеть их текстуальное сходство. Язык его изобилует религиозными нравоучениями («все мы под богом ходим», «благословясь да богу помолясь», «святотатство», «грешно», «Христос с ним»), уменьшительно-ласкательными словами («маменька», «голубушка», «микстурки», «припарочки», «запоночки золотенькие»), пошлыми, житейскими афоризмами и поговорками («сам напутал — сам и выпутывайся», «обязанность детей — чтить, а не судить», «ладком да мирком», «любишь кататься — люби и саночки возить»). Как и портрет, речь Иудушки выступает сильнейшим средством сатирического заострения образа.
С удивительной глубиной и правдивостью Салтыков-Щедрин показал в Иудушке многомерное явление людской подлости: от бессознательного лицемерия до благонамеренного предательства. Образ Иудушки выходит за рамки одной исторической эпохи. Писатель-сатирик создал тип, в котором обобщаются отрицательные черты в человеке.
Пояснения к сочинению
Усложненный вариант сочинения-характеристики одного героя — анализ образа исторического лица. Сложность в том, что поступающий должен в своей работе показать, насколько соответствует художественное изображение того или иного исторического деятеля исторической правде.
Так, образ Пугачева в романе А. С. Пушкина «Капитанская дочка» нарисован в соответствии с исторической истиной. В то же время в силу природы искусства Пушкин использует возможность придать образу Пугачева яркость истины поэтической. До этого в литературе, начиная с Сумарокова, существовала традиция изображения Пугачева как «исчадия ада», «бешеного пса», «разбойника». Но уже в «Истории Пугачева» Пушкин не пошел ни по пути идеализации, ни по пути тенденциозной характеристики этого исторического лица.
Образ Пугачева предстает в романе Пушкина во всей его суровой социально-исторической реальности. Как и кузнец Архип из повести «Дубровский», Пугачев беспощаден к дворянам, к тем, кто не хочет признавать законности власти народа, от имени которого он правит крестьянской массой, стоит во главе восстания. Но он вполне прав, говоря Гриневу такие слова: «Ты видишь, что я не такой еще кровопийца, как говорит обо мне ваша братья». Действительно, подобно тому же Архипу, Пугачев по натуре своей совсем не кровопийца. Наоборот, ему в высшей степени присуще чувство справедливости. Как богатырь русского былинного эпоса, он вступается за всех слабых, обездоленных, обиженных, чем и привлекает на свою сторону крестьянскую массу. Когда Гринев говорит Пугачеву, что он «ехал в Белогорскую крепость избавить сироту, которую там обижают», Пугачев с засверкавшими от гнева глазами грозно кричал: «Кто из моих людей смеет обижать сироту?.. Будь он семи пядень во лбу, а от суда моего не уйдет. Говори: кто виноватый?» Узнав от Гринева, что обижает сироту Швабрин, Пугачев выносит ему приговор: «Я проучу Швабрина… Он узнает, каково у меня своевольничать и обижать народ. Я его повешу».
В то же время Пугачев способен испытывать глубокую благодарность, он замечательно памятлив на добро, что, например, проявляется в его отношении к Гриневу. И все это не поэтический вымысел автора. Именно таким воспринимал Пугачева народ, таким предстает он в известных Пушкину народных песнях, преданиях, рассказах, дошедших и до нас, живущих в XX веке. Даже великодушное отношение к Гриневу подсказано автору аналогичным эпизодом из жизни Пугачева, что стало известно Пушкину. В то же время Пушкин особенно ярко показал в Пугачеве те черты — «смелость и смышленость», — которые он считал характерными для русского крестьянства и вообще для русского человека. Пугачев отличается широтой и размашистостью натуры («Казнить, так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай»), вольным и мятежным духом, героической удалью, отвагой. Отметим, что в 1824 году Пушкин назвал Степана Разина «единственным поэтическим лицом в русской истории».
В высоком поэтическом ключе нарисован Пушкиным и образ Пугачева. Выразительна сцена пения с товарищами его любимой «простонародной» «бурлацкой» песни «Не шуми, мати зеленая дубравушка». Замечательна в этом отношении и народная калмыцкая сказка об Орле и Вороне, которую с «каким-то диким вдохновением» рассказал Пугачев Гриневу. Смысл этой сказки в том, что миг вольной и яркой жизни — это счастье в сравнении с многими годами жалкого прозябания. Щедро наделен Пугачев и тем «веселым лукавством ума, насмешливостью и живописным способом выражаться», которые Пушкин считал характерным свойством русского человека, «отличительной чертой в наших нравах», i Пугачев в романе многогранен. Это человек недюжинных природных способностей, талантливый полководец, разбивающий регулярные войска Екатерины II. Его образ дан в развитии: в главе II перед нами бродяга, разбойник, в главе VII — народный вождь, «великий государь», в главе XI он глубоко задумывается над судьбой восстания, его тревожат невеселые думы, он предчувствует опасность, измену.
И еще об одном моменте характеристики Пугачева. Официальная критика утверждала, что Пугачев — явление случайное, что народ русский в массе своей покорный, патриархальный. Пушкин же показывает, что Пугачев в русской истории — это явление исторически закономерное, следствие определенных социальных отношений в русском обществе в последней трети XVIII века. Рисуя Пугачева реалистически, со всеми его недостатками, изъянами, непривлекательными чертами (неоправданная жестокость, грубость, невежество, хвастливость, самомнение, тщеславное молодечество), Пушкин, однако, видит в нем главное: он смог стать вождем крестьянского восстания.
А вот Л. Н. Толстой в романе «Война и мир», рисуя образы Кутузова и Наполеона, отступает от исторической истины. Как известно, писатель отрицал возможность активного воздействия личности на историю, поскольку предусмотреть или изменить направление исторических событий нельзя, ибо они зависят от всех и ни от кого в отдельности. В своих философско-исторических отступлениях Толстой рассматривал исторический процесс как сумму, складывающуюся из «бесчисленного количества людских произволов», то есть усилий каждого человека. Совокупность этих усилий выливается в историческую необходимость, отменить которую никто не может. Значит, историю делают массы, и ее законы не могут зависеть от желания отдельного исторического лица. По Толстому, бесполезно противиться естественному ходу событий, бесполезно пытаться исполнять роль вершителя судеб человечества. Так, во время Бородинской битвы, от исхода которой многое зависело для русских, Кутузов «не делал никаких распоряжений, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему». В этой кажущейся пассивности проявляются глубокий ум полководца, его мудрость. Сказанное подтверждают и проницательные суждения Андрея Болконского: «.. он все ныслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что-то сильнее и значительнее его воли, — это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной воли, направленной на другое».
Кутузов знал, что «решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он гледил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти». Слитность с народом, единение с простыми и обыкновенными людьми (вспомним хотя бы сцену молебна перед Бородинским сражением) делает Кутузова для писателя идеалом исторического деятеля и идеалом человека. «Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа», — писал Толстой, имея в виду деятельность Кутузова, направленную на то, чтобы победить и изгнать врага из России. Писатель так объяснял истоки мудрости и силы Кутузова: «Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его…» Этими словами Толстой подчеркивал, что историческая личность обязана быть прежде всего нравственной, только тогда она имеет моральное право руководить народными массами и вместе с ними влиять на ход истории.
Философские рассуждения автора о роли личности в истории, однако, противоречат мастерству Толстого-художника в изображении Кутузова (и Наполеона). С одной стороны, на трактовке образа Кутузова сказалось учение Толстого, объясняющее ход исторических событий волей провидения (Бога). Иначе говоря, фаталистический взгляд писателя на историю, по которому исход исторических событий заранее предрешен, приводил к недооценке роли личности в истории. Толстой-философ привносит в образ Кутузова черты созерцательности, невмешательства в ход событий. Отрицая военную науку, он принижает, умаляет значение военного искусства и планомерных, обдуманных действий Кутузова в разгроме Наполеона. С точки зрения Толстого, вера русского полководца в победу зиждется на принципе «терпение и время», на убеждении, что «все будет так, как должно быть».
Но, с другой стороны, Толстой как художник-реалист показывает Кутузова активным участником событий, умным, волевым главнокомандующим, верно понимающим и оценивающим ход событий, и вместе с тем глубоко человечным, живым. Именно таким, каким был в действительности, предстает Кутузов в разговорах с солдатами и офицерами, с Багратионом, Болконским, Денисовым, на военном совете в Филях, на смотре полка, в битвах под Аустерлицем, Бородином, под Красным и т. д. Противоречивость образа Кутузова отражена и в самой его структуре: личность исторического деятеля раскрывается в поступках, распоряжениях, раздумьях, словах, в сюжетных ситуациях и в то же время в авторских отступлениях, комментариях (иногда они даются устами Болконского), рассуждениях повествователя.