В романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» время осмыслено в двойном аспекте. С одной стороны, автор рассмат¬ривает время как философскую категорию. С другой стороны, в романе описываются конкретные исторические эпохи: ершалаимские главы повествуют о времени прихода в мир Иешуа- Христа, московские главы рисуют образ современности — в ро¬мане это тридцатые годы XX века.
Свою эпоху писатель воспринимал как время предзакатное, время апокалипсиса. В социальной и политической катастрофе, разразившейся в России, ему виделся пролог к грядущим исто¬рическим катаклизмам. В последнем романе писателя вырази¬лось это предчувствие «последних времен».
Автор насыщает повествование выразительными образами, приобретающими значение символов эпохи. Прежде всего, это образ гибельного пира, который предстает как «пир во время чумы» и одновременно «пир хищников». Московская интеллектуальная элита пирует беспрерывно. Лучший из столичных ресторанов, обслуживающий «счастливцев — членов МАССОЛИТа», — пред¬мет «черной зависти» для всякого москвича (блюда в «Грибоедо¬ве» отпускают литераторам по «отнюдь не обременительной цене»). Возглавляет заведение некто Арчибальд Арчибальдович — «черноглазый красавец с кинжальной бородой». Его манера дер¬жаться, роль распорядителя «праздника жизни» указывают на то, что это в своем роде «Воланд в миниатюре». Многочасовые роскош¬ные трапезы завсегдатаев «Грибоедова» сменяются увеселительны¬ми вечерами — «сегодня и ежедневно» — в театре варьете и новым поглощением пищи в театральном буфете.
«Пир жизни» — в прямом и переносном смысле — литерато¬ры не прекращают и тогда, когда узнают, что голова их предсе¬дателя (главы МАССОЛИТа) отрезана и таким образом они сами остались как бы без головы: «Да, взметнулась волна горя, но… В самом деле, не пропадать же куриным котлеткам? Чем мы поможем Михаилу Александровичу? Тем, что го¬лодные останемся? Да ведь мы-то живы!»
Отделенная от туловища голова — второй ведущий образ в романе, выражающий, по Булгакову, сущность современной эпохи. Во время «сеанса черной магии» в варьете лишается го¬ловы конферансье, наказанный таким образом за свою бездар¬ную и пошлую болтовню. Мотив отсутствующей головы воз¬никает, и когда автор высмеивает чиновников: за «огромным столом» с «массивной чернильницей» (символы бюрократи¬ческого лжевеличия) сидит пустой костюм, исправно подпи¬сывает бумаги, ставит резолюции и даже делает замечания сво¬им подчиненным. Отвратительная голова императора Тиверия, которая является умственному взору Пилата во время допро¬са Иешуа, предстает как знак другой исторической эпохи — первого века нашей эры. Приключения с отрезанной головой Берлиоза — умной, однако наполненной мертвыми знания¬ми — составляют отдельную сюжетную линию в повествова¬нии. В конце концов, голова литератора превращается в то, чем она, по сути, была и при жизни: пустой, искусно декорирован¬ной чашей.
Обезглавленный, безумный мир продолжает свою псевдо¬жизнь, яростно сражается за место под солнцем, пирует и весе¬лится, не ведая, что сатана пришел вершить свой суд, — такова суть современного исторического периода, таков обобщающий смысл булгаковских иносказаний.
Тема пирующих мертвецов, заявленная в первых главах, до¬стигает кульминации в одном из самых ярких эпизодов рома¬на — «Бале сатаны». Он происходит по ту сторону реальности, на том плане бытия, где время становится вечностью и где каж¬дый уже пережил свой индивидуальный «конец времен», свой апокалипсис. На бал является несметное множество бывших преступников, из небытия вызваны отравители, детоубийцы, сводники, палачи, алхимики. Но особенно Воланд выделяет сре¬ди гостей Мишу Берлиоза и барона Майгеля. Череп литерато¬ра, отрицавшего существование Христа, и кровь доносчика и шпиона сатана использует для своего венчающего бал тоста.
Автор подчеркивает, что время подчиняется «повелителю теней», — на недоуменный вопрос Маргариты, отчего это «все полночь да полночь», Воланд любезно отвечает: «Праздничную ночь приятно немного и задержать». Однако события романа происходят и в реальном времени — накануне Пасхи, и потому мистерия сатаны, его «антипасха», выступает как грандиозная манифестация сил зла, противопоставленных светлому полюсу мира — Иешуа-Христу.
Осмысливая время как философскую категорию, автор пока¬зывает, что оно зависит от человека и творится человеком. При¬ход в мир Иешуа Га-Ноцри, его проповедь любви и безвинная смерть на кресте изменяют временные координаты мировой ис¬тории: сегодня мы отсчитываем время «от рождества Христова». Подвижнический труд Мастера, его верность своей миссии ста¬новятся причиной того, что индивидуальное «жизненное» время героя как бы удваивается, увеличивается почти до бесконечнос¬ти. Он живет в XX веке, но творческий поиск открывает ему (и любящей его Маргарите) и всю полноту жизни Древней Иудеи.
Истинная любовь также не зависит от свойств земного вре¬мени. Оставаясь узником «дома скорби», Мастер проживает со своей подругой еще одну (дарованную Боландом) жизнь в ста¬ром подвальчике близ Арбата. Наконец, неподвластно разруши¬тельному действию времени то, что создано творческим подви¬гом, — «рукописи не горят».
В «Мастере и Маргарите» сталкиваются, сложно переплета¬ются два пласта исторического времени: тридцатые годы XX века и тридцатые годы I века нашей эры. И в московских, и в ершалаимских главах события развиваются в одном и тот же месяце нисане (апреле), укладываясь в несколько дней перед христианской Пасхой. Разорванные во времени, эти две эпохи оказываются связанными вечным присутствием в жизни чело¬века светлого и темного начал. Глубинную связь московских и ершалаимских событий писатель подчеркивает композиционно: каждая новая глава романа Мастера открывается теми же сло¬вами, которыми закончилась предыдущая глава из жизни Мос¬квы тридцатых годов XX века.
Временная бездна, разделяющая современную Москву и древний Ершалаим, лишь иллюзия обыденного сознания, дока¬зывает писатель. Ведь время — это изменение, а мир не изменил¬ся. Люди, по замечанию Воланда, «напоминают прежних»: они готовы драться из-за денег, «из чего бы те ни были сделаны», они легкомысленны, хотя в то же время «милосердие иногда стучит¬ся в их сердца». В мире, как и прежде, живут иуды и алоизии могарычи, готовые «за тридцать тетрадрахм» или за московскую жилплощадь предать доверившегося.
Проповедь любви не многими услышана, говорит нам автор бессмертного романа, и спор Пилата с Иешуа о человеке не за¬вершен.
