1. Тоталитаризм как явление XX века.
2. Наум Коржавин «В соблазнах кровавой эпохи».
3. Особенности восприятия Коржавиным действительности.
Двадцатый век был для России эпохой глобальных потрясений. Именно двадцатый век вошел в историю огромным преступлением против личности — тоталитаризмом. Страна сама противоречила своим лозунгам нравственным установкам. Преступления против личности совершались ежедневно, ежечасно. Практически никто не мог найти спасения от кровавой мясорубки сталинских репрессий.
Свое сочинение я бы хотел посвятить произведению Наума Коржавина «В соблазнах кровавой эпохи». В этом произведении поэт анализирует время, в которое он рос и формировался как личность. Он рассказывает о детстве, среде обитания, о доме, о городе. Воспоминания такого рода чередуются с глубоким осмыслением уже зрелого человека и поэта, осмыслением времени и себя во времени. Коржавин размышляет о нелепости системы, сталинщине и ее последствиях. Этот материал для читателя интересен как свидетельство очевидца этой сложной и мрачной эпохи России XX века.
«Мои первые годы совпали с началом сталинской эпохи. На моих глазах Сталин, если судить по смене газетных титулов, превратился из верного ученика Ленина в отца народов, гения всех времен, корифея всех наук и вождя всего прогрессивного человечества», — пишет Коржавин в своем произведении. — «Впрочем, когда я переступил порог школы, Сталин рекомендовался еще только первым среди равных, а это еще не требовало от нормальных людей большого насилия над здравым смыслом».
«Самые отвратительные тирании держатся и на’том, что люди не могут прекратить или отложить свою жизнь, в том числе, и ее радости, особенно, если этих радостей немного», — страшные и точные слова Марины Цветаевой помогут объяснить происходящее в ту сложную эпоху.
Действительно, никто не может отложить свою жизнь. Эпоха тоталитаризма унесла из жизни не только огромное количество людей; она уничтожила страницы культуры. И поэтому духовное развитие советского человека подчас оставляло желать лучшего. Многие из простых советских людей были добры и отзывчивы. Но что они могли сделать, когда вокруг убивали, лгали, прикрываясь коммунистическими лозунгами и говоря о светлом будущем. В период сталинских репрессий было немало тех, кто пытался сказать свое слово; обратить внимание на чудовищную несправедливость. Но судьба таких людей была незавидной. Они моментально уничтожав лись или были отправлены за решетку.
Разумеется, далеко не все находили в себе силы протестовать. Было много таких, кто относился ко всему происходящему как к данности, как к неотвратимым, не им созданным реалиям жизни, в которой им надлежит существовать. «И пусть на улицах труппы крестьян, все равно городские девушки будут пробегать мимо них на свидания, и то, что связано со свиданием, — «придет — не придет» и «что скажет», — будет в тот момент волновать их гораздо больше, чем эта ставшая привычной деталь пейзажа».
На мой взгляд, эпоха тоталитарного режима смогла выстоять так долго по той причине, что подавляющее большинство народных масс продолжало свято верить в правильность, истинность проводимой партией политики. Люди принимали на ура все лозунги, призывы, начинания руководителей государства, отдавали все свои силы на исполнение заветов «вождей».
Сам Наум Коржавин вспоминал о том, как революционные идеалы казались ему чем-то очень важным и значительным: «Стихи начал писать лет с одиннадцати-двенадцати не то чтобы всерьез, но и не просто из тщеславия, а для романтического самовыражения». По словам поэта, стихи были в основном на историко-революционные темы, например, о том, как боролись и умирали революционеры при «проклятом царизме», о том, как действовали героические комсомольцы во время гражданской войны. Будущий поэт часто мечтал о том, как сам будет бо-рЬться «за мировую революцию…».
Как признавал впоследствии сам Коржавин, стихи были не только плохие, но и очень неумелые. Однако он не собирался становиться поэтом, сама по себе литературная работа не казалась ему чем-то достойным внимания. Стихи для юного Коржавина были только «подспорьем в будущем служении мировой революции». Однако «революционный туман», которому под давался писатель подобно большинству сових соотечественников, вскоре стал рассеиваться. Коржавин не мог оставаться равнодушным и безучастным ко всему виденному. Под влиянием внешних впечатлений происходила трансформация его «я». Он вспоминает 1937 год как «явление отвратительное. Отвратительное само по себе, и тем, что именно этот год утвердил сталинщину».
Разумеется, отрезвление Коржавина происходило не сразу, поэтапно. Сначала ребенка, будущего поэта, огорчала тихая «подмена» мировой революции странным «советским патриотизмом», романтика интернационализма заменялась «дружбой народов СССР». Сомнение постепенно росло, поэтому со временем поэт полностью разуверился в истинности лозунгов, призывов и обещаний руководителей тоталитарного государства.
Коржавин пишет в своем произведении «В соблазнах кровавой эпохи»: «Соблазну я предавался, но имитацию остро чувствовал всегда. Как ни грустно сознаваться, духовная жизнь нескольких поколений — и моя, в частности, — в течение многих лет состояла в отстаивании соблазна от его имитации». И это все при том, что, по словам самого автора, у него не было особых личных причин по-особому остро и трагично воспринимать страшный тридцать седьмой год. Он воспринимал его «как явление», и это восприятие было более острым, чем у многих детей пострадавших от сталинских репрессий. Ведь многие дети пострадавших воспринимали то, что с ними случилось, исключительно как личную беду, или как несправедливость, которая была допущена случайно по отношению к ним, им и в голову не приходило заподозрить, скажем так, глобальную ошибку, глобальное неблагополучие, повсеместное извращение прекрасных заветов первых деятелей революции. А сам Коржавин реагировал, по его собственным словам, «на сложившийся в стране моральный и идейный климат». Он понимал, что душится свобода. Наверное, самым страшным в этом было не столько лишение людей свободы внешней (возможности выезжать за рубеж, передвигаться по стране, говорить и делать все то, что считаешь нужным, а не то, что нужно делать и говорить). Страшнее все же была несвобода внутренняя. Люди оказались настолько подавленными властью, что это походило на массовый гипноз. Испытывая множество неприятных вещей, подчас по-настоящему страдая, люди, тем не менее, свято верили в свою избранность, в свое счастье, заключающееся именно в том, что они — жители единственной в мире социалистической страны.
Произведение «В соблазнах кровавой эпохи», на мой взгляд, не может потерять своей актуальности, несмотря на радикальные изменения в политической жизни страны. Это — наша история. И с этим придется мириться, как ни больно и грустно нам будет сознавать тягостные и кровавые страницы прошлого России.