Блоковская поэма «Двенадцать» была создана как непосред¬ственный отклик на события, связанные с Октябрем 1917 года.
Она была закончена в январе 1918 года и вскоре опублико¬вана — вначале в петроградской газете «Знамя труда», а затем отдельным изданием (в состав которого также вошло стихотво¬рение «Скифы»).
Непосредственность и свежесть восприятия, с которыми уви¬ден в поэме облик нового мира, определяют ее построение, осо¬бенности стиха, характер образов. В двенадцати главках поэмы отдельные фрагменты, рисующие жизнь революционного Пет¬рограда, оказываются как бы случайно выхваченными из общей картины. Перед нами мелькают, сменяя друг друга, фрагменты городского пейзажа, яркие пятна — огромный кумачовый пла¬кат, разрываемый ветром, «огни, огни, огни» ружейных выстре¬лов, «елекстрический фонарик на оглобельках»; отдельные фи¬гуры и лица — старушка, витийствующий писатель, грустный «товарищ поп», «барыня в каракуле». На мгновение взгляд от¬деляет от снежной мглы две фигуры: безвестных Ваньку и Кать¬ку. Звучат выстрелы, Ванька скрывается, а его спутница, убитая, лежит на снегу. Из обрывочных слов красноармейца Петрухи, загубившего «сгоряча» свою бывшую подругу, мы узнаем о про¬шлом беспутной и горячей Катьки:
Гетры серые носила,
Шоколад Миньон жрала,
С юнкерьем гулять ходила,
С солдатьем теперь пошла?
Убийца Катьки — один из двенадцати красноармейцев, образ которых связывает повествование в единое целое. Благодаря этому образу поэма приобретает некое подобие сюжета: из снеж¬ной пурги появляется двенадцать человек, вооруженных винтов¬ками. Они идут «революционным» шагом — видимо, на борьбу с «неугомонным» врагом, обмениваются случайными реплика¬ми («А Ванька с Катькой в кабаке…», «Был Ванька наш, а стал солдат!»), от их имени произносятся лозунги революции («Мы на горе всем буржуям / Мировой пожар раздуем…»), затем про¬исходит эпизод с убийством Катьки, после чего Петруха неко¬торое время тоскует, а затем вновь идет вперед «державным ша¬гом», плечом к плечу с товарищами по оружию среди вьюги и свиста пуль.
Импровизационный характер построения, многоликость образа рассказчика (его роль переходит от автора к Петрухе, от Петрухи к его товарищам, затем вновь к автору) создают «эф¬фект присутствия» читателя в художественном пространстве поэмы, вызывают ощущение документальной подлинности про¬исходящего.
В основу поэтики «Двенадцати» положена система ясных, легко читаемых символов — числовых, зрительных, звуковых. Зрительные образы подчинены плакатной эстетике, доминиру¬ющие цвета — черный, белый, красный. Черный цвет связыва¬ется с представлением о небытии, о конце света. Знаки уходя¬щего мира — «черное, черное небо», «винтовок черные ремни» и «черная злоба, святая злоба». Персоны, населяющие этот вче¬рашний мир, — старушка, писатель, поп, барыня — прозаичны, нелепы, смешны. Автор описывает их с иронией. Старушка ви¬дит в плакате с лозунгом: «Вся власть Учредительному собра¬нию!» — простой лоскут ткани:
На что такой плакат,
Такой огромный лоскут?
Сколько бы вышло портянок для ребят,
А всякий — раздет, разут…
Образ старушки указывает, по мысли автора, на ту категорию угнетенных, но политически пассивных людей, которые не в состоянии понять целей революции и потому, цепляясь за ста¬рый мир, не любят и боятся большевиков:
Старушка, как курица,
Кой-как перемотнулась через сугроб.
— Ох, Матушка-Заступница!
— Ох, большевики загонят в гроб!
Революция страшна для представителей буржуазии. Для них наступил, по Блоку, час исторического возмездия. Образ «бур¬жуя» возникает в поэме дважды, причем это образ статичный (противопоставленный динамичному образу марширующих
красноармейцев): и в первой, и в девятой главках «буржуй» сто¬ит на перекрестке в одной и той же позе («в воротник упрятал нос»), с той только разницей, что в девятой главке к буржую жмется «паршивый пес» — обобщающий символ старого мира:
Стоит буржуй, как пес голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос.
И старый мир, как пес безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост.
«Буржуй» молчит, от его лица высказывается «писатель-ви¬тия»: «Погибла Россия!» — и «барыня в каракуле»: «Уж мы пла¬кали, плакали…»
Белый цвет, по Блоку, — цвет нового мира и новой прав¬ды, которая придет в мир через бурю и кровь революционно¬го обновления. С белым цветом непосредственно связан и символический образ бушующей стихии (традиционно свя¬занный в романтической литературе с мотивом свободы, а в ряде произведений Пушкина — с идеей народного бунта): Петроград, стоящий в центре «мирового пожара», охвачен вихрями снежной пурги. Коллизия противоборства черного и белого возникает уже в первых строках поэмы:
Черный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер —
На всем божьем свете!
Красный цвет — цвет революции. Ее знаки — кумачовый ка¬нат, протянутый «от здания к зданию» (центральный зритель¬ный образ двух первых главок), огни выстрелов, «кровавый флаг» в руках солдата.
Воины Октября, стоящие во главе революционного обновле¬ния, — центральный образ-символ поэмы. Символическое число «двенадцать» (двенадцать красноармейцев, двенадцать главок поэмы, ее название) призваны напомнить читателю о Христе и его двенадцати апостолах, деяния которых открыли когда-то новую эру в истории человечества. Но теперь эта эпоха завершена, мир опять должен быть обновлен. В этом и состоит миссия двенадца¬ти красноармейцев — «апостолов» революции 1917 года.
8 100 сочинений
Автор не поэтизирует красноармейцев. Двенадцать избран¬ных несут в себе «черную злобу», вековые обиды, жажду крови:
Запирайте этажи,
Скоро будут грабежи!
Отмыкайте погреба —
Гуляет нынче голытьба!..
Уж я ножичком
Полосну, полосну!..
Ты лети, буржуй, воробышком!
Выпью кровушку
За зазнобушку…
Образ Христа, которым заканчивается поэма, благословля¬ет, по мысли автора, «пожар» революции и деяния ее воинов:
В белом венчике из роз —
Впереди — Иисус Христос.
Поэма «Двенадцать», героизирующая и прославляющая ре¬волюцию и чеканную поступь ее «апостолов», была неоднознач¬но принята современниками. И. А. Бунин, присутствовавший на одном из собраний московских литераторов, посвященном «Двенадцати», в ответ на восторженные отзывы о поэме высту¬пил с критической речью, в которой прозвучало, в частности, следующее: «Что до „Двенадцати, то это произведение… дурно во всех отношениях. (…) Почему святая Русь оказалась у Блока только избяной да еще и толстозадой? (…) …Блок пошло изде¬вается… над „буржуем», над обывателем, над священником. (…) И все это… чертовски скучно бесконечной болтливостью… на¬доедает несметными ай, ай, эх, эх, ах, ах, ой, ой, тратата, трахтах-тах… Блок задумал воспроизвести народный язык… но вышло нечто… неумелое, сверх всякой меры вульгарное…» («Третий Толстой», из сб. «Под серпом и молотом»).
Отношение к поэме не может быть однозначным и у совре¬менной читательской аудитории. В отличие от автора «Двена¬дцати» (умершего в 1921 году, когда в стране еще не окончилась гражданская война), сегодняшний читатель знает, какими собы¬тиями была наполнена жизнь России на протяжении всего XX века. Эстетическая и нравственная оценка «Двенадцати» за¬висит, таким образом, от убеждений, вкусов, политических пред¬почтений каждого отдельного человека.