Царь небес! Успокой
Дух болезненный мой!
Е. Баратынский.
«Молитва»
История взаимоотношений пятого прокуратора Иудеи Понтия Пилата и приговоренного им к распятию человека по имени Иешуа Га-Ноцри врывается в повествование так странно и неожиданно, что сознание, повинуясь инстинкту инерции, еще движется по аллейкам вокруг Патриарших в ожидании интересной истории, обещанной разноглазым профессором. Бесстрастная рельефная живо-
пись второй главы вырастает, словно ниоткуда, из глумливых интонаций специалиста по черной магии, из партийного атеизма Михаила Александровича Берлиоза, из какой-то чехарды и веселья, которые явно затевались в этот вечер в Москве. Но вместо этого: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат». Лицо историческое, жившее в означенные времена и, что хуже всего, вершившее в Иудее суды и расправы именем императора Рима.
Его оппонент — Иисус, богочеловек, Иешуа — лицо не менее историческое и реальное.
Время действия — весна, последние четыре дня страстной недели — совпадает с временем действия повествования о любви Мастера и Маргариты и карнавальных похождений Воланда и его свиты.
Иешуа, увидев Пилата, увидел также то содержательное, что составляет основу его жизни. «Добрый человек! Поверь мне…» — говорит он прокуратору. Собственно, все остальные диалоги этих героев так или иначе все равно возвращаются к вопросу о нравственности добра и безнравственности зла. Кажется, что и выбирать- то просто. Добро — хорошо. Зло — плохо. Но русская литература уже полтора века пытается внушить это человечеству, пытается найти с тем или иным успехом основания для их различия. Пилат у Булгакова поступает точно так же, как и евангельский. Он умывает руки. Он перекладывает ответственность выбора на чужие плечи. И проигрывает. Когда он понимает, что недеяние — зло, что оно растлевает, разрушает сознание и душу, что оно по сути своей равно иудину греху, — прокуратора настигает кара. Его личное, персональное одиночество. Пилат узнает, что он, добрый человек, убил такого же доброго человека из трусости, по инерции, в отсутствие веры и любви.
Иешуа уходит, и прокуратор на тысячелетия остается в камере своего одиночества, где ему снится лунная дорога, по которой он идет и разговаривает с арестантом Га-Ноцри, «потому, что, как он утверждает, он чего-то недоговорил тогда, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана». И он ждет и надеется, что его простят и отпустят.
Для того, наверно, и создает романтический Мастер свой роман. Его все прочитали, и Иешуа и Воланд, и все ждут, чем же закончится повествование.
Нравственный выбор, который совершают все без исключения герои романа, а точнее, его результат никак не предопределен судьбой. Он — итог свободной воли, которой от рождения наделен всякий человек. Выбирая, человек говорит: «Я — свободен!» Недеяние греховно. Оно противоречит естественным душевным движениям личности. Выбирая добро, человек выбирает, по сути, себя, «доброго человека». Мастер заканчивает свой роман прощением. Литературный рисунок полностью совпадает с рисунком историческим, даже в мелочах и тонкостях. История у Булгакова из безликого процесса превращается в становление этических начал, в движение человека к совершенству, к нравственному идеалу. Параллели сходятся в последней главе книги, как в геометрии Лобачевского. Но в эпилоге еще живут тоскующие персонажи, не содеявшие, не совершившие. Они обречены на долгое пилатовское ожидание, когда придет автор их жизней и крикнет: «Свободен! Свободен! Он ждет тебя!»
