Сочиняю не страницами, а одно слово к другому.
И. Бабель
Читаю Бабеля. Читаю и перечитываю, но не страницы, а строчки, отдельные слова и словечки. Так заметнее, что Бабель — великий художник. За каждым его образом стоит космос бытовых мелочей. Он не рисует характеры. Он рисует то, что вокруг. Микеланджело говорил: «Беру кусок мрамора и отсекаю лишнее». У Бабеля с точностью до наоборот. Он берет кусок мира и наполняет его «чепухой». Незаполненное пространство, пустота и есть образ. Только вывернутый наизнанку. Мышцами и нервами наружу.
Иногда, чтобы дать портрет человека, ему достаточно одного штриха: «Буденный в красных штанах с серебряным лампасом стоял у дерева». Бабель предвосхищает современный минимализм и делает это с блеском.
Для того чтобы рисовать, Бабелю нужна не кисть, а тонкая игла гравера. Цвет возникает сам. Бабель имеет для этого волшебный фонарь, которым подсвечивает свою прозу изнутри. Витражное стекло кажется обыкновенным стеклом, пока на него не упадут лучи: «Бойцы дремали в высоких седлах. Песня журчала, как пересыхающий ручей. Чудовищные трупы валялись на тысячелетних курганах. Мужики в белых рубахах ломали шапки перед нами. Бурка начдива Павличенки веяла над штабом, как мрачный флаг». Бабель способен на многое, почти на все. Он передает любые состояния и любые оттенки.
Вот конец длинного дня: «В хвосте пыхтели усталые оркестры». Вот описание битвы двух армий: «И мы услышали великое безмолвие рубки». Интересно, сколько глав и страниц потребовалось бы для этого Льву Толстому? А вот картина разорения, голода и мора в стране: «Я скорблю о пчелах. Они истерзаны враждующими армиями. На Волыни больше нет пчел». И еще, совсем короткое, о революционном суде и справедливости: «Таперя кажный кажного судит».
Бабель способен передать любую интонацию, любую особенность живой речи. И это при том, что вся его проза имеет сильный местечковый акцент. У Бабеля он выступает мелодическим катализатором, неповторимо окрашивает интонации его прозы. Великорусские и донские говоры оживают. Они начинают звенеть в ушах. Их можно петь и «трогать» языком. Убеждает все — даже одесско-еврейский жаргон дончаков. «Ребята,— сказал Буденный,— у нас плохая положения, веселей надо, ребята». В этих неправильностях уместились и крах польского похода конармии, и безнадежное дело несправедливой войны, и картина падения боевого духа. Оттеняет эту гравюру казак «в лаптях и котелке» с саблей наголо.
А вот умирающий Долгушов. Сидя у дерева, он произносит только одну фразу: «Патрон на меня надо стратить». В этом «стратить» так много боли, страсти и страдания. Добавлять нечего. Все и так понятно.
Бабель — художник. Художник истинный, бескомпромиссный и правдивый. Бабель пугает. Он притягивает. Он завораживает. Он заставляет любить себя. Его полотна причудливы и сюрреалистичны. В них слишком много разного и странного. Казаки с еврейским акцентом, напускное безразличие к смерти, жестокость. И все же дробная экзотическая чечетка образов, лоскутный язык его заставляют меня, читателя, сомневаться, сострадать и самое главное — верить написанному. Убеждают миллионы достоверных мелочей, ненужные подробности, короткие предложения, насыщенный событиями и лицами текст. Подробность, мелочь, тонкий штрих — то, без чего невозможен Бабель. Он весь в этом. Это его армия. И с ней он побеждает.