Александр Блок вошел в русскую поэзию как яр¬кий представитель символизма. Начало его творческо¬го пути отмечено стремлением подменить действитель¬ность царством грез, фантазий, иллюзий, «чудным сном». Его первые стихи носят восторженно-мечтательный характер, они отрешены от окружающей жиз¬ни. Поэт воспевает свой «идеал» в «странных песнях», «далеких жизни», он изливает свою душу «в стихах безвестных и туманных».
Циклы «Стихов о Прекрасной Даме» — это и начало творческого пути Блока, и почерк уже сложившегося и самобытного художника. Поэту в его «совершенно особом» состоянии «…явно является она» — Л. Д. Мен¬делеева — единственная любовь Блока. И под влиянием «великолепных миров» Платона, философии В. Соловь¬ева, мистической настроенности и сама любовь обретает в глазах поэта черты идеальные, небесные, и в своей возлюбленной он видит не обычную земную девушку, а ипостась божества. В «Стихах о Прекрасной Даме» поэт воспевает ее и наделяет всеми атрибутами божест¬венности — такими, как бессмертие, безграничность, всемогущество, непостижимая для смертного человека премудрость. Поэт заявляет о своей готовности всю свою жизнь посвятить служению Прекрасной Даме. Об этом свидетельствуют его признания: «…я стремился давно уже как-нибудь приблизиться к Вам (быть хоть Вашим рабом, что ли, — простите за тривиальности, ко¬торые не без намерения испещряют это письмо). Разу¬меется, это и дерзко и в сущности даже недостижимо, однако меня оправдывает положительная и глубокая вера в Вас (как в земное воплощение пресловутой Пре¬чистой Девы или Вечной Женственности, если Вам угодно знать…)».
Поэт мыслил в это время свою жизнь как молитвен¬ное служение возлюбленной; он говорил впоследствии: «…я встретил ее здесь, и ее земной образ, совершенно ничем не дисгармонирующий с неземным, вызвал во мне… бурю торжества…» Подвластный этой буре, поэт видел в предмете своей страсти все мыслимое совер¬шенство, ту «Владычицу Вселенной», у ног которой простирается вся земля, и реально зримые ее черты представлялись ему небесными и божественными.
Отныне поэт представляет себя в образе рыцаря, дав¬шего обет вечного служения своей возлюбленной, своей Прекрасной Даме, и поклоняющегося только ей:
Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы В мерцанье красных лампад.
В тени у высокой колонны Дрожу от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит озаренный Только образ, лишь сон о Ней…
Прекрасная Дама, единая в своем совершенстве, в своей дивной прелести, вместе с тем постоянно меняет черты и является перед своим рыцарем и слугою то «Де¬вой, Зарей, Купиной», то «Женой, облеченной в солнце», и это к ней взывает поэт в ожидании событий, предре¬ченных в старинных и священных книгах:
Тебе, Чей Сумрак был так ярок,
Чей голос тихостью зовет, —
Приподними небесных арок Все опускающийся свод…
А когда Она услышит моления поэта, времени больше не будет и весь мир преобразится в том сиянии, которого не сможет выдержать ни одно живое существо.
В то время еще весь мир, окружающий поэта, казал¬ся ему только одною из тех сфер, которые полностью подвластны его Прекрасной Даме. Ему кажется, что в ее воле и власти даже сотворение чудес, стоит ей лишь только об этом пожелать. В порыве молитвенного экста¬за поэт словно забывает обо всем земном, устремляется к небесному. Любовное его чувство, дотоле юношески непосредственное, изменяется. Сама любовь, в которой поэт видит начало, соединяющее его с божеством, ныне принимает иные — грандиозные, вселенские масштабы, чуждые обычных земных измерений:
В моем забвенъи без печали Я не могу забыть покой,
Как неутешно тосковали Мои созвездья над тобой!
Эта необычная масштабность мира чувств, пере¬живаний, страстей становится отныне одной из самых существенных и неотъемлемых особенностей лирики Блока.
Все виденья так мгновенны —
Буду ль верить им?
Но Владычицей вселенной,
Красотой неизреченной,
Я, случайный, бедный, тленный,
Может быть, любим…
Надежда быть любимым наполняет сердце поэта не¬прерывным восторгом и предчувствием тихого счастья, выше и полнее которого нет ни на земле, ни на небесах. Отныне, приобщившись неким тайнам, непостижимым для обычного, «дневного» разума, поэт всему земному и тленному противопоставляет иное, сверхчувственное бытие — нетленное и неземное, лишь смутно угадывае¬мое в пророческих откровениях, даруемых «избран¬ным». Среди «суетливых дел мирских», не имеющих власти над его сердцем, поэт стремится услышать хотя бы самый отдаленный отзвук «голосов миров иных», тех миров, которые являются в глазах верного служителя Прекрасной Дамы единственно истинным бытием, рядом с которым тенью и призраком кажется все земное и бренное. Поэтому стихи Блока о Прекрасной Даме слагались в молитвы. Но вместе с тем в эти молитвы все активнее и решительнее вторгалось чуждое духу покор¬ности и «смиренномудрия» начало, которое поэт назы¬вал и «весенней негой», и «женской любовью», и други¬ми именами, превращающими его лирику в гимн любви. Это чувство земной и страстной любви отныне уже не¬отделимо от грез и мечтаний поэта…
Пошепчи, посмейся, милый,
Милый образ, нежный сон,
Ты нездешней, видно, силой Наделен и окрылен.
Облик возлюбленной, кажущийся поэту божествен¬ным, вдохновляющий на молитвенно-покорное служе¬ние, вместе с тем пробуждает в нем жажду, которую не утолить одними мечтами, иные желания. Эти желания враждебны обету «смиренномудрия», в них преоблада¬ет земное, плотское, и поэтому они представляются по¬эту темными и страшными. Эти темные силы вызывали в минуты молитвенного экстаза перед внутренним его взором совсем не молитвенные образы. Поэтому поэту казалось, что даже в храме:
…из-под маски лицемерной Смеются лживые уста…
Все чаще «завет служенья Непостижной» отступает перед иными заветами, перед самой жизнью, и поэт чувствует, что его «до ужаса недвижные черты» сменя¬ются другими, подчас искаженными и перекошенными гримасой боли, смятения, а то и насмешки над былыми святынями. Еще недавно он мог убеждать себя, обра¬щаясь к своей возлюбленной:
Суровый хлад — твоя святая сила:
Безбожный жар нейдет святым местам…
Но вскоре «безбожный жар» растопил сковываю¬щий чувства поэта «суровый хлад», и уже иные гим¬ны и моления начал он слагать своей возлюбленной. Его чувства разноречивы. Поэт, вслушиваясь в «бла¬гочестивые» звоны, еще может предаться монашески-аскетическим мечтам и настроениям, но даже стихотворение, казалось бы целиком отвечающее духу «смиренномудрия», завершается таким при¬зывом:
Испытанный силою,
Истомленный — жду я Ласковую, милую,
Вечно молодую…
Он предчувствует, что обеты непорочности будут нарушены. Его почти церковные моления и призывы обращаются в любовные, звучащие все сильнее, на¬стойчивее и неотступнее. Сквозь тяжелую и суровую броню смирения и целомудрия, какую носит поэт, чтобы защититься от холодности своей возлюбленной, пробиваются «жаркие струи», в которых есть оттенок плотского чувства. Переживания отрока, который на¬ходил высшее свое назначение в том, чтобы зажигать свечи перед ликом своей возлюбленной, сменяются иными страстями — бурными, земными, непокорны¬ми. Стихи Блока все более утрачивают свой былой идиллически-безмятежный и молитвенно-созерца- тельный характер. Поэт прерывает свои молитвы нео¬жиданным возгласом, обращенным к возлюбленной, в которой до этих пор он видел лишь небесные и ико¬нописные черты:
О, взойди же предо мною Не в одном воображенъи!..
Поэту пока еще трудно поверить в земную любовь, но это чувство все больше захватывает его и скоро по¬глотит целиком. Он уже забыл о своих недавних обе¬тах смирения и целомудрия:
…снова кругом тишина,
И плачущий голос затих…
И снова шепчу имена
Безумно забытых святых.
И без ответа остаются обращенные к небу молитвы, темнеют лики святых, потому что теперь совсем дру¬гие желания владеют поэтом и совсем иные мольбы срываются с его губ.
Цикл «Перекрестки» открывается эпиграфом В. Со¬ловьева: «Не миновать нам двойственной сей грани». Двойственность теперь отличительная черта лирики Блока. Сам поэт терялся перед сложностью и нараста¬ющей противоречивостью своих переживаний, пере¬ставал различать, когда его целомудренные моления являлись искренними, а когда их произносили «лжи¬вые уста». Иногда поэт еще может обращать к своей возлюбленной моления как к божеству, выше которого нет на свете:
Белая Ты, в глубинах несмутима,
В жизни — строга и гневна.
Тайно тревожна и тайно любима,
Дева, Заря, Купина…
Но в то же время поэт посвящал ей и совсем иные стихи, обнаруживающие проницательность художника, который даже и в порыве страсти не может не подме¬тить у своей возлюбленной склонности ко лжи, игре, обманчивому блеску — ко всему тому, в чем для него тоже открывается что-то новое, земное. Это земное властно влечет его. Он готов подхватить игру своей возлюбленной:
Я люблю эту ложь, этот блеск,
Твой манящий девичий наряд,
Вечный гомон и уличный треск,
Фонарей убегающий ряд…
Так Прекрасная Дама превращается в обольсти¬тельную девушку, каждый взгляд которой манит тай¬ным соблазном. В этих превращениях поэт находит но¬вую прелесть. Теперь лирика Блока все больше отвеча¬ет реальности переживания, в ней пробивается живое и настоящее чувство. Поэт уже знает, что, какими бы привлекательными ни были его детские мечты и фанта¬зии, им уже не сдержать того нового, что все сильнее и упорнее прокладывало себе дорогу и в поэтическом мире, и в реальной жизни.
Таким образом, поэт в своей любовной лирике прошел путь от поклонения божеству в образе Пре¬красной Дамы до воспевания обыкновенной земной, но чарующе прекрасной девушки, и на этом пути каждый шаг являл нам все более совершенного и зре¬лого поэта.
