По мнению писателя, в этой области нарушен принцип преемственности и восхождения, так что «все эти ящики, хотя бы и из стекла, все эти двадцатиэтажные батареи парового отопления, то поставленные вертикально, то положенные одна на другую», — свидетельство не утонченности эстетического чутья, а полного отсутствия его.
И много других, столь же острых вопросов ставит писатель, и все — во имя воспитания действительно могущественного человека, устраивающего Землю как идеальное и гармоничное жилище людей, каждый из которых титан духа. Возвращаясь к волновавшей его и ранее проблеме обогащающих отношений человека и окружающего растительного и животного мира, человека и Земли, человека и прошлого, автор «Писем из Русского музея» одним из первых связывает вековечную тягу человека к небу не с богом, а с неодолимой жаждой «общения с душой другого человека», в частности общения с мыслящими существами из иных галактик. «Может быть, — спрашивает он, — из неведомых галактик посылают сигналы такого характера, которые мы не умеем воспринять нашими современными аппаратами, но которые, может быть, иногда воспринимает человеческая душа? И вот в неизъяснимом волнении человек поднимает глаза кверху, и сопричастие с чем-то большим, чем он сам, потрясает его».
Смелой, часто неожиданной постановкой острых вопросов человеческого бытия и привлекает к себе внимание читателей главный герой произведений Владимира Солоухина.
Русский человек, он выступает как достойный хозяин земли, что дает ему право спросить у каждого из нас и у всех вместе: отвечаем ли мы нашему историческому предназначению, то есть, проще говоря, хорошие ли мы хозяева на самом деле, достаточно ли рачительные, умелые, умные, инициативные, смелые, воплощаем ли в себе все, что именуется народным опытом, умом, сметкой, народной эстетикой, народной этикой? Другими словами, Владимир Солоухин одним из первых среди послевоенного поколения писателей поставил проблему, которую потом в русской литературе будут варьировать многие: Виктор Астафьев выдвинет на первый план взаимоотношения человека и природы; Валентин Распутин — духовные накопления многовекового развития деревни; Чингиз Айтматов по-своему осветит космический аспект проблемы… Сам же Владимир Солоухин рассмотрит ее в книгах «Письма из Русского музея» и «Черные доски» в плане отношения наших современников к прошлому, взятому со стороны его эстетических ценностей. Имеются в виду ценности, выражающие величие человеческого духа. Не все, далеко не все, что видит писатель в залах Русского музея, привлекает в равной степени его внимание. Но он не пропускает ни одной картины, ни одной поделки народных умельцев, отражающей величие человеческого духа. И обо всем рассказывает легко, свободно, доверительно: «Нужно ехать на Белое море, чтобы видеть Дионисия во всем его могуществе и блеске, но и здесь, на выставке, в зале Дионисия, вас окружает такая ясная и такая радостная, такая мажорная красота, что на душе вдруг делается радостно и празднично. Особенно поражает сочетание неизъяснимой легкости, светлости с торжественностью и своеобразным пафосом. Это — как Кустодиев после мастеровитого, но тяжеловатого Репина или даже великого Сурикова. А еще вернее — как Пушкин после блестящего, но уж слишком монументального Гавриила Державина». До слез хорошо передает он пафос и величие творчества Сурикова, до неожиданности смело судит об авторе «Баяна», «Богатырей» и «Витязя на распутье» и о том, что «Витязь», кажется, «существовал всегда, как сама степь, как Киев, как Волга, как Россия, как исторические были и сказки о ней».
Прошлое России отнюдь не представляется Владимиру Солоухину «единым потоком», о чем он прямо и заявляет в десятом письме. Но как человек, призванный продемонстрировать миру образец истинно хозяйского отношения ко всему, что создано, создается, будет создано, он, естественно, больше всего озабочен корнями. Ведь от мощи корневой системы, сознает Солоухин, зависит прочность всего, чему расти и крепнуть, а «разрушая старину, всегда обрываем корни». Он глубоко понимает, что в отдаленном и недавнем прошлом существовал не только пепел, но и «великая красота». Более того, подобно творениям Андрея Рублева, она, в ожидании своих подлинных ценителей, дремлет, «скрытая от глаз людей под живописью, под чернотой олифы, под тяжелыми металлическими окладами, вошедшими в моду в более поздние времена». Какова она, эта «великая красота», он показал много раз в «Черных досках» на примере древнерусских икон.
Поздравляя Владимира Солоухина, Расул Гамзатов сказал: «Спасибо тебе за то, что ты подарил мне Россию. Мы, маленькие народы, с гордостью рассказываем о нашем национальном своеобразии. Вы же, русские, как-то стеснялись говорить о себе. Есть территория необъятная, на ней живут люди. Ты же показал, каковы русские люди». Присоединяясь к этим словам, Андрей Вознесенский добавил: «Собиратель по натуре, он (Владимир Солоухин) одержим одной страстью — познать и сохранить святыни вековой культуры». Высказывая сходные мысли, болгарский критик Георгий Гырдев отмечал и удивительную последовательность, проявляемую Владимиром Солоухиным в постижении особенностей русского национального характера, душевного усложнения современника, твердо верящего «в доброту человека».