«Собачье сердце» относится к циклу сатирических повестей Булгакова. Фантастическим кажется экспери¬мент гениального ученого-медика Преображенского. Но это не только эксперимент по превращению собаки в че¬ловека, он связан с экспериментами не менее чудовищ¬ными, которые происходили в реальной жизни.
Профессор Преображенский в чисто научных це¬лях пересадил собаке человеческие семенные железы и гипофиз мозга. К своему удивлению, ученый заме¬тил, что собака стала превращаться в человека. Без¬домный Шарик, вечно голодный, «униженный и оскор¬бленный», в считанные дни превращается в «существо разумное». Теперь он уже не Шарик, а Шариков По¬лиграф Полиграфыч. Вот только повадки у него оста¬ются те же, собачьи. Профессору приходится браться за его перевоспитание. Эксперимент медико-биологический уступает место эксперименту социальному и нравственно-психологическому.
Филипп Филиппович не только выдающийся специ¬алист в своей области. Он человек высокой культуры и независимого ума. Он с удивлением наблюдает разру¬ху, о которой ему твердит Борменталь, и не может по¬нять, почему и отчего появляется эта разруха. И делает по этому поводу замечательный вывод: «Если я вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мо¬читься мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха. Следо¬вательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат: «бей разруху», я смеюсь. Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот, когда он вылупит из себя всякие галлюцинации и займется чисткой сараев — прямым своим делом, — разруха исчезнет сама собой». Профес¬сор решительно выступает против насилия. По его мне¬нию, ласка — вот единственный способ, который возмо¬жен и необходим в обращении с живыми существами — разумными и неразумными. «Террором ничего поделать нельзя… — утверждает он. — Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный и даже коричневый. Тер¬рор совершенно парализует нервную систему». Как ви¬дим, профессор не соглашается с революционной теори¬ей и отвергает ее. Но на практике сам оказывается в роли революционера. Новый строй стремится из ста¬рого «человеческого материала» сотворить нового чело¬века. Филипп Филиппович идет еще дальше: он наме¬рен создать человека, да еще и высокой культуры и нравственности, из собаки. «Лаской, исключительно лаской». И разумеется, собственным примером. Но ре¬зультат получается ужасающий. Попытки привить Ша¬рикову элементарные культурные навыки встречают с его стороны стойкое и все возрастающее сопротивле¬ние: «Все у вас как на параде… салфетку туда, гал¬стук — сюда, да «извините», да «пожалуйста-мерси», а так, чтобы по-настоящему, это нет. Мучаете сами се¬бя, как при царском режиме». С каждым днем Шариков становится все наглее и опаснее. Если бы исходным ма¬териалом для лепки Полиграфа Полиграфыча был один Шарик, быть может, и удался бы профессорский экспе¬римент. Прижившись в квартире Филиппа Филиппови¬ча, Шарик вначале, как недавний беспризорный, еще совершает какие-то хулиганские поступки. Но в конце концов превращается во вполне благовоспитанного до¬машнего пса.
Удивительная вещь, иронизирует автор повести, собачий ошейник. Когда на Шарика впервые его наде¬ли и вывели гулять на поводке, он шел, как арестант, сгорая со стыда. Но очень скоро сообразил, что значит в жизни ошейник. Бешеная зависть читалась в глазах у всех встречных псов… У Мертвого переулка какой-то долговязый с обрубленным хвостом дворняга облаял его «барской сволочью» и «шестеркой». «Ошейник все равно что портфель», — мысленно острит Шарик. А в канун операции, запертый в ванной, он уже подводит под свое новое официальное, холуйское положение ед¬ва ли не философскую базу: «Нет, куда уж, ни на ка¬кую волю отсюда не уйдешь, зачем лгать… Я барский пес, интеллигентное существо, отведал лучшей жизни. Да и что такое воля? Так, дым, мираж, фикция… Бред этих злосчастных демократов…»
Должно быть, став Полиграфом Полиграфычем, Шарик так и остался бы холуем, вполне довольным сво¬им положением: переделать натуру, как выяснилось, и Преображенскому не под силу. Но по воле случая че¬ловеческие органы достались гражданину Шарикову от уголовника. К тому же новой, советской формации, как это подчеркнуто в его казенной характеристике: «Клим Григорьевич Чугункин, 25 лет, холост. Беспартий¬ный, сочувствующий, приговоренный к каторге “услов¬но”, — это уже сама действительность вторгается в эксперимент Преображенского. Вторгается она и по другой линии — в лице председателя домового комите¬та Швондера.
Швондер — «прогрессивный человек», даже ста¬тейки в газету пописывает, Энгельса читает. И вообще, ведет борьбу за революционный порядок и социальную справедливость. Жильцы дома должны пользоваться одинаковыми благами. Каким бы ни был гениальным ученым профессор Преображенский, нечего ему зани¬мать семь комнат. Обедать он может в спальне, делать операции — в смотровой, где режет кроликов. И пора уравнять его с Шариковым, «человеком» вполне проле¬тарского вида. Самому профессору отбиться от Швон¬дера все же удается. Но отбить Полиграфа Полигра- фыча он оказывается не состоянии. Швондер уже взял над Шариковым шефство и воспитывает, парализуя все профессорские воспитательные усилия, на свой лад. Никакой культурой он это дитя эксперимента не обременяет, а программу ему вкладывает в высшей степени привлекательную: кто был ничем, тот станет всем. Не догадывается Швондер, как не догадываются и другие, ему подобные, что эта программа, умножен¬ная на интеллектуальные и нравственные данные ша¬риковых, может сыграть злую шутку не только с ин¬теллигентами типа Преображенского и Борменталя, но и с ним самим. Ведь Шариков, в прошлом собака, стано¬вится сознательным участником революционного про¬цесса. Через две недели после того, как с него сошла со¬бачья шкура и ходить он стал на двух ногах, этот уча¬стник уже располагает документом, удостоверяющим его личность. А документ, по словам Швондера, — «са¬мая важная вещь на свете». Еще через неделю-другую Шариков ни много ни мало — совслужащий. И не рядо¬вой — заведующий подотделом очистки города Москвы от бродячих животных. Между тем натура у него та же, что и была, — собачье-уголовная. Ведь не зря он сооб¬щает «по своей специальности»: «Вчера котов душили- душили». Но если Шариков душит котов, то такие же шариковы душат людей, ни в чем перед революцией не провинившихся.
Полиграф Полиграфыч идет еще дальше. Теперь он уже не довольствуется котами. «Ну ладно, — вдруг злобно сказал он, — попомнишь ты у меня. Завтра я тебе устрою сокращение штатов». Это он говорит девушке-машинистке, которая, поверив, что он герой гражданской войны и вообще большой человек, готова с ним расписаться.
История двух превращений Шарикова — в челове¬ка и затем обратно в собаку — была бы просто фантас¬тико-юмористической историей, если бы в повести Булгакова не было другого плана. Преображенский и Борменталь наконец убедились, что угораздило «ми¬лейшего пса превратить в такую мразь, что волосы ды¬бом встают». Поэтому срочно решают исправить свою ошибку. Что-то похожее происходит и в реальной жиз¬ни. Нам открывается, что тот процесс, который неча¬янно спровоцировал и которым безуспешно пытается руководить Филипп Филиппович, без всяких медико¬биологических экспериментов давно происходит в дей¬ствительности. В первых же строчках повести возника¬ет некий Центральный Совет народного Хозяйства. Под сенью Центрального Совета обнаруживается сто¬ловая нормального питания, где служащих кормит щами из вонючей солонины повар в грязном колпаке — «вор с медной мордой». Такой же вор и завхоз. То же и Шариков. «Я теперь председатель, а сколько ни на¬краду, — все на женское тело, на раковые шейки, на Абрау-Дюрсо. Потому что наголодался в молодости достаточно, будет с меня, а загробной жизни не суще¬ствует». Но только тут не частный случай, а нечто бо¬лее серьезное. Наголодался человек, наунижался вдо¬воль. И вдруг ему дают должность, власть над людьми. Легко ли устоять перед соблазнами, которых теперь так много? Может быть, поэтому у каждого из экспери¬ментов свой финал. Эксперимент с Полиграфом Полиграфычем завершается благополучно. Профессор воз¬вращает существо в его первоначальное состояние, и теперь посвежевший и довольный Филипп Филиппо¬вич занимается своим делом — лечит людей, делает операции. Своим делом занимается и Шариков: лежит на ковре у дивана и предается сладостным размышле¬ниям. Но со вторым экспериментом дело обстоит слож¬нее. Его финал Булгаков оставляет открытым. Но не так трудно догадаться, каким он представляется писа¬телю: ведь Швондеры по-прежнему занимают свои по¬сты, а шариковы продолжают плодиться и размно¬жаться. Не лучше ли оставить все как было до экспе¬риментов? Ведь порядок наступит только тогда, когда каждый будет заниматься своим делом.
