Ненавижу войну!
(Название дневников И. Бабеля)
На наших глазах в «Конармии» безответный «очкарик» превращается в солдата. Но душа его все равно не принимает жестокий мир войны, ради каких бы светлых идеалов она ни велась. В новелле «Эскадронный Трунов» герой не дает убивать пленных поляков, но не может он убивать и в бою («После боя»). Акин-фиев, бывший повозочный Ревтрибунала, говорит: «…виноватить я желаю тех, кто в драке путается, а патронов в наган не залаживает… Ты в атаку шел,— закричал мне вдруг Акинфиев, и судорога облетела его лицо,— ты шел и патронов не залаживал… где тому причина?» То, что не может понять Акинфиев, понятно читателю: Лютов больше всего на свете боится убить человека и избегает всего, что может к этому привести. Хотя и сам рискует в любую минуту погибнуть. В трусости его никто не упрекнет, но и это раздражает бойцов: раздражает именно непонимание, почему он так поступает. Собственно говоря, мне не удивительно такое непонимание: семьдесят процентов населения России в то время не имело даже начального образования, пребывало в духовной одичалости, так что психологических тонкостей и понимать не желало.
Герой Бабеля переживает нравственный разлад. Рождение нового человека идет болезненно и медленно. Лютов, разделяя цели революции и гражданской войны, не может принять методы, которыми они достигаются. Вот минуты раздирающих душу героя переживаний: «Против луны… сидел я в очках, с чирьями на шее и забинтованными ногами. Смутными поэтическими мозгами переваривал я борьбу классов… я болен, мне, видно, конец пришел, и я устал жить в вашей Конармии…» .
Но, однако, рядом конармейцы ведут бой во имя жизни, и на знамени их нарисована звезда и написано про Третий Интернационал («Смерть Долгу-шева»). Новелла эта — о смерти, посмеявшейся над жизнью Афоньки Биды. Истинный конармеец, он ежеминутно жертвует жизнью с веселостью бессмертного существа: «Обведенный нимбом заката, к нам скакал Афонька Бида.— По малости чешем,— закричал он весело. Что у вас тут за ярмарка?»
Нимб — явный знак бессмертия и святости, ярмарка — замкнутый в самом себе мир привычного веселья, ставшего своеобразным ритуалом. Афонька — тот самый Афонька, который в одной из следующих новелл «У святого Валента» в оскверненном костеле пытается «подобрать на органе марш»,— воспринимается рассказчиком Лютовым в качестве святого какой-то новой веры. Еще Пушкин сказал, что «упоение в бою» «бессмертья может быть залог». Если так, то упоение Афоньки вполне объяснимо. В итоге рассказа различное отношение к смерти навсегда развело героев по разным полюсам. «Сегодня я потерял Афоньку, первого моего друга»,— горюет Лютов.
Характер Афоньки, по-моему, заслуживает особого внимания. Афонька — тип того нового человека, который жертвенно сгорел в пекле гражданской войны, а, по идее, такие люди должны были остаться в живых и начать строить новую жизнь. В душе Афоньки была нравственная сила для будущего созидательного порыва. Помню, как он, по необходимости принимавший участие в убийстве пчел, сказал: «…лишенные хлеба, мы саблями добывали мед», то есть убийство для Афоньки не было самоцелью. При других обстоятельствах он бы, наверное, и мухи не обидел. «Нехай пчела потерпит. И для нее небось ковыряемся…»— рассуждает он далее. Вот эта искренняя вера в необходимость революции и войны, крови и смерти — для будущего всего живущего, делает воистину бессмертными и Афоньку, и таких, как он, конармейцев.
Так тонко и вместе с тем естественно Исаак Эммануилович Бабель обозначил рождение нового типа людей в огне гражданской войны.