Поэт с немецкой фамилией и русской душой создал семью, породнившую два рода великих русских естествоиспытателей — Андрея Бекетова и Дмитрия Менделеева. Еще студентом Блок женился на дочери Дмитрия Ивановича — Любови Дмитриевне. Но душевного сродства и единения умов из этого брака не вышло, будто бы предвосхищая семейной трагедией трагедию всего творчества Блока. Жена предательски покинула поэта.
Сам Блок был далек от всего теоретического и сугубо научного в отличие от своих великих родственников и свояков. Он всем пылким сердцем восприял мистический призыв к Революции, который стихами отзывался в его душе. Он лелеял русский народ, как дитя счастливого брака, потакал его капризам, даже, как многие неразумно любящие отцы, пытался переделать себя, пристать к новой молодежной моде, которой следует его избалованное дитя, народ-миссия. Увы, «залюбленные» дети редко бывают благодарными.
И вот когда этот народ позабыл про Блока, поэт тихо угас в неприметном уголке, как часто поступают старики, чтобы ничем не беспокоить своего обожаемого потомка, который из молодецкого бунтаря в красной рубахе перерос в мародера, сжегшего
библиотеку вместе с усадьбой семьи Блоков и приспособившего рояль под топчан в деревенском сарае. Блок лишь горько охнул:
«Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы!»
Но все же по-прежнему грезил о бездонной пропасти созидательных сил, отпущенных русскому народу. Предчувствовал нашествие новой орды, но не хотел верить своим предчувствиям. Умом знал свой народ, понимал варварство и невежество, но сердцем поэтическим не принимал в нем ни капельки плохого. Ведь Россия, породившая поэтический «народ» Блока, была его символической женой:
О, бедная моя жена,
О чем ты горько плачешь?
Его стихи о России, в частности цикл «На поле Куликовом», соединяют образы родины и любимой (Жены, Невесты), сообщая патриотическим мотивам особую интимную интонацию. «Убогая», «обильная», «могучая, «бессильная»:
Русь моя, жизнь моя,
Вместе ли нам маяться?
Революцию Блок принял, как бурю очищающего огня, в котором сгорит все зло старого мира без остатка, выплавив из ядовитых шлаков золото народного характера. Блок остро чувствовал разрушительную стихию народной распоясавшейся вольни- цы-революции. И хоть происходил он из семьи естествоиспытателей, но не испытал эти чувства, не поверил их разумом и трезвыми расчетами. Ждал рождения новой России, а какой конкретно? Об этом в его стихах нет ни строчки. Он лишь верил в нее, как завещал Тютчев, и только. А вера родительская, как и любовь, слепа.
Поэма «Двенадцать» бесстыдно выпячивает образ «толсто- морденькой» Катьки, как символ женской Измены, за которой следует кара — винтовочный выстрел в пустоту ночи. Так в слепом разгуле снежной стихии ослепла муза Блока. В этом ослеплении стих сбивается на кабацкую частушку. Блок кипит в ярости от позора «Жены-Руси»:
В кружевном белье ходила —
Походи-ка, походи!
С офицерами блудила —
Поблуди-ка, поблуди!
Гетры серые носила,
Шоколад Миньон жрала.
С юнкерьем гулять ходила —
С солдатьем теперь пошла?
Россия изменила поэту, а он снова мечтает видеть ее с «белым венчиком из роз» на распущенных косах?
