«Реквием» Ахматовой — подлинно народное произведение, не только в том смысле, что он отразил и выразил великую народную трагедию, но и по своей поэтической форме, близкой к народному причету. «Сотканный» из простых, «подслушанных», как пишет Ахматова, слов, он с большой поэтической и гражданской силой выразил свое время и страдающую душу народа.
«Реквием» не был известен ни в 30-е, ни в последующие годы, как, впрочем, не были известны и многие произведения тех лет, лишь сейчас приходящие к читателю. Но он навеки запечатлел свое время и показал, что поэзия продолжала существовать даже и тогда, когда, по слову Ахматовой, поэт жил с зажатым ртом. Задушенный крик народа оказался услышанным — в этом великая заслуга Ахматовой. Нельзя не заметить, что стихи Ахматовой 30-х годов — и те, что посвящены развязанной в 1939 году мировой войне, и те, что написаны о народной трагедии, связанной со сталинским террором, обрушившимся на народ, заметно отличаются по своей тональности, а нередко и по форме от произведений предшествующих периодов. Она и сама понимала и ясно осмысляла перемены, происшедшие в ее творчестве после примерно 1935 года.
«…В 1936 году я снова начинаю писать, но почерк у меня изменился, но голос уже звучит по-другому. А жизнь приводит под уздцы такого Пегаса, который чем-то напоминает апокалипсического Бледного коня или Черного коня из тогда еще не рожденных стихов… Возврата к первой манере не может быть. Что лучше, что хуже, судить не мне…»
В этой записи важно то, что сама Ахматова свидетельствует о переломе, наступившем в 1936 году, и говорит, что она осознала этот перелом как разрыв с «первой манерой». Слова о разрыве имеют причиной не только психологический шок, вызванный трагедией 30-х годов, но и обостренное ощущение своего постоянного движения, шедшего толчками и спазмами. Тот толчок, что произошел в середине 30-х годов, был совершенно небывалой, исключительной силы. Для общественной жизни такой толчок, связанный с репрессиями, был катастрофичен, он не только сдвинул все здание государства подобно землетрясению, но и в значительной части разрушил его, похоронив под обломками миллионы жизней, а другие миллионы перемешав, в прахе и крови. И перемешав, он, этот катастрофический толчок, окончательно соединил в одно судьбы художников и народа. Ахматова в «Реквиеме» и в сопутствующих ему стихах (а вскоре и в отдельных строфах «Поэмы без героя») заговорила голосом одного из десятков миллионов своих соотечественников. И она принципиально не хотела (да и не могла бы этого сделать), чтобы ее голос чем-то отличался от голосов народной муки. Он мог отличаться лишь одним — силой звучания.
Естественно, что увиденное, услышанное и пережитое ею в те годы она не могла бы передать средствами «первой манеры». Кровавый, бесчеловечный, жестокий мир полностью вовлек ее в себя, поглотив, окрасив кровью стихи, озвучил их рыданиями заключенных, — здесь действительно все прежние слова и манеры как бы поблекли и уступили в прошлое вместе с прошлым.
Вместе с тем — и здесь нельзя не согласиться с Ахматовой в 30-е годы действительно ее «первая манера» уступает место иным смыслам и небывалой в ее творчестве музыке.
Если не стремиться обязательно определить все стороны ахматовского творчества в разные периоды, а выделить самое основное, то можно говорить о двух основных чертах, обрисовывающих ее характерный облик. Это, во-первых, фрагментарность поэтической речи, которая для нее характерна от «Вечера» до комаровских набросков. А во-вторых, стремление — всегдашнее у Ахматовой — охватить мир в его огромности, целостности. Такое сочетание-фрагмента душевной жизни личности и мирового контекста — совершенно парадоксально, и вряд ли у кого из современников Ахматовой оно было выражено с такой последовательностью и даже наглядностью.
Ахматова — как мастер — принципиально работала отрывками. «Непрерывность — обман», — говорила она; «все равно с чего начинать», — замечала она о стихах. Ее лирика,- это всегда как бы записки, начинающиеся едва ли не с полуслова, словно на клочке бумаги, оставленном на столе для человека, который и с такого полуслова все поймет. Она писала как бы без всякой заботы о постороннем читателе — то ли для себя, то ли для близкого, хорошо знающего ее человека. Такая манера была свойственна ей всегда, но в поздней лирике она резко усиливается. Но этой причине мы всегда поражаемся небывалой интимности ее отрывков (словно чужому письму, которое и неудобно читать), но в то же время сама их недоговоренность невероятно расширяет их адрес, так как мы можем прочитать эти стихи, всегда соотнося их с собственным опытом, в том числе, и интимным.
Таким образом, если говорить о творческих итогах 30-х годов, то они, без преувеличения, огромны. Помимо большого числа стихотворений она, как мы видели, работала над двумя поэмами — «Путем всея земли» и «Реквиемом». Первую поэму Ахматова целиком закончила в 1940 году, без перерыва, как мы увидим, перейдя к своему следующему крупнейшему -созданию — «Поэме без героя». И в эти же годы, в условиях, казалось бы, крайне неблагоприятных для творчества, она пишет основные части «Реквиема», который, за исключением предваряющей части «Вместо Предисловия» и эпиграфа, взятого из стихотворения 1961 года «Так не зря мы вместе бедовали…», задуман и написан в предвоенное десятилетие.