Поэма «Путем всея земли» — с образом похоронных саней в центре, с ожиданием смерти, с колокольным звоном Китежа — является как бы панихидой по собственной загубленной жизни. Это поэма-плач, то есть тоже своего рода реквием:
Великую зиму
Я долго ждала,
Как белую схиму
Ее приняла.
И в легкие сани
Спокойно сажусь…
Я к вам, китежане,
До ночи вернусь.
За древней стоянкой
? Под «кровавой куклой палача» возможно, подразумевать Л. Берию.
Один переход…
Теперь с китежанкой
Никто не пойдет,
Ни брат, ни соседка,
Ни первый жених,
Лишь хвойная ветка
Да солнечный стих,
Оброненный нищим
И поднятый мной…
В последнем жилище
Меня упокой.
Путем всея земли
Если вспомнить, что в древнерусской письменности образ саней связывался с похоронным обрядом (в «Поучении» Владимира Мономаха: «Сидя на санях, помыслил в душе своей и, похвалил бога…»), а Китеж является символом города, ушедшего под воды забвения, равно как и «хвойная ветка» — принадлежность погребения, то нельзя не увидеть в поэме «Путем всея земли» элементов панихиды, во всяком случае прощального оплакивания.
Если положить рядом оба текста — поэмы «Путем всея земли» и «Реквиема», нельзя не увидеть их глубокой родственности. В теперешних изданиях они, словно повинуясь закону внутреннего сцепления, печатаются рядом; к этому понуждает и хронология, так что читатель, перевернув страницу со словами о «белой схиме», сразу же встречается с начальными стихами «Реквиема». Но есть и разница — в «Реквиеме» сразу же поражает более широкий регистр голоса и то самое «мы», что предопределяет его эпическую основу:
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними «каторжные норы»
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да. шаги тяжелые солдат.
Подымались, как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор… И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет… Шатается… Одна…
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге?
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный свой привет.
Моменты периодических возвращений к «Реквиему», который создавался постепенно, иногда через достаточно продолжительные перерывы, каждый раз обусловливались своими причинами, но по сути он никогда — как замысел, долг и цель — никогда не уходил из сознания. Если, например, учесть, что процитированная строфа из поэмы «Путем всея земли», такая родственная «Реквиему», была создана, по словам Ахматовой, «в ночь штурма Выборга и объявления перемирия», то, надо думать, это обстоятельство по-своему отозвалось и в «Реквиеме», который, судя по дате, ожил в то же время, одновременно и едва ли не одномоментно с этой поэмой: кровь войны вызвала память о крови репрессий.