«Двенадцать» — поэма переворота. Не только и не столько поэма, описывающая общую атмосферу, царящую в погибающей после революции стране, сколько поэма переворота в погибающей душе самого поэта. Эта поэма — насмешка над «революцией». Блок в каждом слове, в каждом звуке высмеивает в бессильной злобе кровавый разгул стихии:
Злоба, грустная злоба
Кипит в груди…
Черная злоба, святая злоба…
Сам он не может повлиять каким-либо кардинальным образом на исторический ход событий, не может (или не хочет) «говорить вполголоса: «Предатели! Погибла Россия!»». Он отчаянно смеется над несоответствием идеалов, поставленных «революцией», и окружающей действительностью. Он зло смеется и над представителями старого мира — попами, буржуями, барынями — всеми, кто довел страну до революционной ситуации, и над представителями так называемого «нового» мира — ничтожными личностями, способными воевать лишь с уличными девками да с тенями в подворотнях:
Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Товарищ, винтовку держи, не трусь! Палънем-ка пулей в Святую Русь…
Эх, эх! Позабавиться не грех!
Запирайте етажи, Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба — Гуляет нынче голытьба!
В зубах цигарка, примят картуз, На спину б надо бубновый туз!
«Свобода, свобода, эх, эх, без креста!» — звучит как разгульный, разбойничий клич. Не случайно автор отметил, что «на спину б надо бубновый туз» — такой лоскут из красной или желтой ткани нашивался на спину каторжникам. Эти люди «идут без имени святого…»:
От чего тебя упас
Золотой иконостас?
Бессознательный ты, право,
Рассуди, подумай здраво —
Али руки не в крови…
Они проходят как стихия, они проносятся как вьюга, они подчиняются только внутреннему стремлению разрушения: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». Автор постоянно сравнивает движущие силы революции со слепой стихией, которая все рушит на своем пути:
Черный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер — .
На всем божьем свете!
Разыгралась чтой-то вьюга,
Ой, вьюга, ой, вьюга!
Не видать совсем друг друга!
За четыре за шага!
В поэме последовательно применен художественный прием, основанный на эффекте контраста. Сразу бросается в глаза, что зрительный ряд строится на чередовании мотивов ночной темноты и снежной вьюги. Эта цветовая символика ясна по своему смыслу. Она знаменует два жизненных исторических начала: низкое и высокое, ложь и правду, прошлое и будущее — все, что противоборствует как на всем свете, так и в каждой человеческой душе. Символика эта социально прояснена, в ней — отражение и художественное обобщение реальных исторических явлений.
Что такое снежная вьюга в «Двенадцати», как не образ «исторической погоды», образ самого переворота и хаоса, им принесенного? Черный вечер и белый снег воплощают в своей контрастности историческую бурю, потрясшую мир. Белое, светлое, снежное торжествует в финале поэмы, где полностью побеждает непроглядную тьму, из которой вышли двенадцать. Здесь автор завуалированно пророчит победу белой, светлой силы над черно-красным хаосом, принесенным той стихией, к которой принадлежали двенадцать.
«Двенадцать» — это полное торжество стихии. Она — главный герой поэмы. Как сама поэма, так и стихия в ней едина и синтетична, хотя внутри нее самой действуют самостоятельные характеры с их собственными индивидуальными чертами.
Двенадцать красногвардейцев пробиваются сквозь лютую вьюгу; они «ко всему готовы», им «ничего не жаль», они настороженны; их ведет вперед инстинкт, но они еще толком не представляют себе до конца весь смысл своей борьбы, своего «державного шага» в будущее. Они в этой борьбе еще новорожденные, рожденные вместе с «новым» миром, рожденные самим этим «новым» миром.
В героях поэмы, беззаветно вышедших на штурм старого мира, пожалуй, больше от анархической «вольницы» (активно действовавшей в Октябрьские дни), нежели от авангарда петроградского рабочего класса, который под предводительством партии большевиков обеспечил победу революции.
Ощущение «взлета» революции с громадной силой сказалось в «Двенадцати» в мотивах ночной метели, порывистого, резкого ветра, взвихренного снега. Эти мотивы проходят сквозь всю поэму подобно основной теме в симфонии. При этом ветер, снежная вьюга, пурга как динамические образы восставшей, разбушевавшейся стихии приобретают в «Двенадцати» различный смысл применительно к разным персонажам поэмы. Для теней и обломков старого мира злой и веселый (злорадный) ветер — сила враждебная, безжалостно выметающая их из жизни, для двенадцати же он — их родная стихия, они как порождение этого ветра, они детище хаоса, стремящееся к разрушению. Этим двенадцати вьюга не страшна, не опасна.
Красный флаг появляется в конце поэмы, он — этот символ революции — здесь становится символом нового креста России. Страна стоит на перепутье — «позади голодный пес», а впереди якобы «светлое будущее». Есть мнение, что Христос во главе красногвардейцев благословляет революцию, ее конечные цели и идеалы. Но в том-то и дело, что не во главе — нигде в поэме об этом не сказано, — а «впереди». Мы просто привыкли воспринимать, что впереди, с красным флагом — значит, во главе, но здесь другая ситуация: флаг здесь олицетворяет собой новый крест Христа, новый крест России, и идет Христос не во главе, а его ведут — ведут на расстрел, на новое распятие…
«Зачем же ты пришел нам мешать? Ибо ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Но знаешь ли ты, что будет завтра? Кто ты? Ты ли это? Или только подобие Его. Но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, завтра же, по одному моему мановению, бросится подгребать к твоему костру угли. Знаешь ты это? Да, ты, может быть, это знаешь…» Это Достоевский, «Братья Карамазовы», диалог Великого Инквизитора с Иисусом Христом.
Никому не нужна Его помощь, никому не нужно Его благословение: «От чего тебя упас золотой иконостас?» О каком «моральном благословении» может идти речь, когда «…идут без имени святого… ко всему готовы…». Этим двенадцати не нужно ничьего благословения,
точно так же как не нужно оно было и тем, кто делал революцию. Просто в то время удобно было использовать стихи такого великого поэта в свою пользу, с целью оправдания революции и кровавого беспредела, а ведь Блок сам говорил, что в его поэме совсем нет политики.
Он любил всех, он любил Россию и тем больнее переживал ее политический, экономический и духовный кризис. Блок проживал все события, происходившие в России, вместе со страной. Он вместе с его Русью страдал, замерзал, голодал. Поэтому Блок в своей поэме чувствует настроение и переживание каждого персонажа и с точностью передает эмоции каждого. Автор постоянно подчеркивает, насколько далеки «высокие» идеи революции от земной жизни:
От здания к зданию
Протянут канат.
На канате плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию!»
Старушка убивается — плачет,
Никак не поймет, что значит,
На что такой плакат,
Такой огромный лоскут?
Сколько бы вышло портянок для ребят,
А всякий — раздет, разут…
В октябрьском перевороте поэт услышал только одну «музыку» — громовую музыку катастрофического крушения старого мира, которое он так давно предчувствовал и ждал. Да, он ждал, но скорее не столько крушения самого мира, сколько перемены в психологии людей, перемены человеческого сознания, улучшения мира не за счет его перелома и передела, а за счет внутренних изменений в каждом человеке, то есть изменения мира за счет изменения самого человека. Поэтому кровавый переворот, провозглашенный социалистической революцией, Блок воспринял как внезапно налетевшую, но уже предсказанную и ожидаемую стихию. Революция, по Блоку, всемирна, всеобща и неостановима. Она воплотилась для него с наибольшей полнотой в образе неудержимого «мирового пожара», который вспыхнул в России и будет еще долго разгораться все больше и больше, перенося свои очаги и на Запад и на Восток, — до тех пор «пока не запылает и не сгорит старый мир дотла».