Говорят, что жизнь — самая суровая школа, потому что она ошибок не прощает. Мы поступаем так, как нам велят другие люди, как нас научили, как приловчились мы поступать на личном опыте. Жизнь учит нас суровой правде выживания. Но я с этим не согласен. Книжный образ тоже может воздействовать с реальной силой. Например, книжный герой Понтий Пилат открыл своему автору, Мастеру, тайну «дьявольского характера действительности». А зачем? Он ведь перевернул все его представления, то есть широко раскрыл глаза и лишил иллюзий. Сможет ли он противостоять этой адской действительности? Дуракам ведь жить легче. Как должно действовать добро в мире, где правит главный черт Воланд?
Пилат научил Мастера жестокости. Он не может простить критиков и политиков, которые загнали его «на дно». Он отчаялся и перестал бороться. Выражение «умывать руки» вошло в поговорку для обозначения трусости, как и «пилатчина» — для определения предательства. Можно ли простить предательство перед самим собой?-Тут чувством личной вины еще не заслужить прощения. Нужно глубокое раскаяние. А вот раскаяния в Пилате нет. Он мучительно пытается оправдаться, спрятаться за холодными рассуждениями и логическими построениями, характерными для мира античности.
«Умыл руки» и Мастер, то есть сжег рукопись. Простить и отпустить грехи может только Бог. Мастер же не ищет прощения у Бога. Он совершает сделку с сатаной, но по воле пославшего его Иешуа. Мастер вымаливает у Иешуа прощение для Пилата и отпускает его из вечного заточения в кресле «для раздумий», объявив его свободным, а сам остается в «вечном приюте» преддверия ада, или чистилища. За что Мастер и сам получает продление в виде вечного покоя, но не отпущение грехов.
Не раскаянием, а двухтысячелетними страданиями Пилат искупает свою вину и получает индивидуальное прощение. Ведь и сам Понтий Пилат является жертвой мира зла, в котором родился и жил. Пилат — только верный автомат авторитарной власти, власти меча и отравленного кинжала. Мы видим деградацию в нем всего человеческого, но потом же видим и возрождение в его душе искорки человеческого сострадания: он ведь попытался спасти Иешуа от казни, пусть даже в корыстных целях — всегда иметь врача-цели- теля под рукой.
В вечности Понтий Пилат вершит над самим собой беспощадный суд в бесконечной попытке оправдаться. Муки совести-хуже ада кромешного. Пилат в страданиях переживает полное крушение своих взглядов: «…он немедленно тронулся по светящейся дороге и пошел по ней вверх прямо к луне. Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на прозрачной голубой дороге. Он шел в сопровождении Банги [собаки], а рядом с ним шел бродячий философ… И, конечно, совершенно ужасно было бы даже помыслить о том, что такого человека можно казнить. Казни не было!..
— Мы теперь будем всегда вместе, — говорил ему во сне оборванный философ-бродяга, неизвестно каким образом ставший на дороге всадника с золотым копьем. — Раз один — то, значит, тут же и другой! Помянут меня, — сейчас же помянут и тебя! Меня — подкидыша, сына неизвестных родителей, и тебя — сына короля-звездо- чета и дочери мельника, красавицы Пилы.
— Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета, — просил во сне Пилат. И, заручившись во сне кивком идущего рядом с ним нищего из Эн-Сарида, жестокий прокуратор Иудеи от радости плакал и смеялся во сне».
Булгаков прощает Пилата за его страдания, он заслуживает покоя. Пилат, Иешуа и другие персонажи мыслят и действуют как люди античности, нам их трудно понять. Тогда не мыслили категориями прощения и искупления. В античном мире никто ни перед кем не был виноват — все вершила судьба помимо воли человека. Но в чем-то они оказываются для нас не менее близкими и понятными, чем наши современники. В финале романа, когда Иешуа и Пилат продолжают на лунной дороге свой двухтысячелетний спор, как бы сливаются воедино добро и зло в человеческой жизни.
Мы созданы, чтобы грешить, обижать и прощать. Воланд олицетворяет двуединство нашего мира-лицо и изнанку, не зря у него глаза разные. Зло и добро порождены не свыше, а самими же людьми, поэтому человек свободен в своем выборе. В глубине души, где коренится вера, человек свободен и от рока, и от окружающих обстоятельств. А если он свободен в выборе, то полностью несет ответственность за свои поступки. Это и есть, по мнению Булгакова, нравственный выбор.
Мастер простил и «отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат».
Во «внутреннем» же романе Мастера зло концентрируется в одном Пилате, Кайфа с его синедрионом — не в счет. Зато во «внешнем» романе Булгакова зло распылено между мелкими «пилатика- ми» в массе ничтожных персонажей от Берлиоза и критиков Лав- ровича и Латунского до Степы Лиходеева. И даже «в лице» того персонажа, вовсе уже без имени и лица (мы видим только его «тупоносые ботинки» и «увесистый зад» в полуподвальном окне), который мгновенно исчезает при известии об аресте Алоизия Мога- рыча.
Враги Иешуа и Мастера образуют триаду: Иуда из Кириафа, работающий в лавке у родственников, барон Майгель, служащий в зрелищной компании в должности «ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы», Алоизий Могарыч, журналист. Все трое — предатели. Иуда предает Иешуа, Могарыч — Мастера, Майгель — Воланда и его окружение, включая Мастера и Маргариту. За это над ним издевается Воланд: «Да, кстати, барон, — вдруг интимно понизив голос, проговорил Воланд, — разнеслись слухи о чрезвычайной вашей любознательности… более того, злые языки уже уронили слово наушник и шпион». Такие не дождутся прощения, гореть им в аду, хотя их это не страшит.
Мелкие «пилатики» — те безымянные редакторы и критики, писатели, заслуженные деятели культуры вроде Степы Лиходеева и Босого — все они пойдут «под пресс» истории за то, что «прессовали» других. Ничего человеческого не осталось в Степе Лиходееве, даже его фамилия об этом говорит — «сотворить лихо, горе».
Жулик-буфетчик Андрей Докич Соков день и ночь думает, как оправдаться перед ревизором за продажу тухлятины под видом товара «второй свежести». Оправдываться перед своей совестью он не может, потому что совести у него нет. А оправдание перед дьявольской властью у него всегда наготове. Думать думает, а вслух не говорит. Вот тут Воланд и произносит свой знаменитый афоризм: «Вторая свежесть — вот это вздор! Свежесть бывает только одна первая, она же и последняя». Прощения Соков не дождется.
Но все эти люди и людишки построили наш реальный мир. Разбили все общество по чинам и званиям, должностям и богатству. Наладили иерархию власти в обществе. Их мир держится на «авторитетах», как среди воровской братии. И эти людишки диктуют нам стереотипы поведения. Этот мелкий «сор» человеческий не заслуживает даже адского наказания, не говоря уже о прощении. Он будет распылен после смерти на корпускулы их мелких душонок, чтобы им стать прахом Вселенной.
