Тема «маленького человека» была известна русским писате¬лям еще с допетровского времени. Так, созданная в XVII веке анонимным автором «Повесть о Горе-Злосчастии» повествует о
судьбе некоего несчастного спившегося «молодца», который оставил родительский дом, пошел по неправедному пути и лишь в монастыре смог укрыться от преследовавшего его горя. В рус¬ской литературе Нового времени тема «маленького человека» впервые была намечена в произведениях писателей-сентименталистов конца XVIII-начала XIX века. Центральной героиней повести Н. М. Карамзина «Бедная Лиза», а также значительно¬го числа подражающих Карамзину сентиментально-мелодрама¬тических произведений (повестей «Бедная Маша» Измайлова, «Обольщенная Генриетта» Свечинского, «Несчастная Маргари¬та» анонимного автора и многих других) является небогатая и незнатная девушка с чувствительным сердцем и доверчивой душой. Она отдается любви и, преданная своим обольстителем, гибнет, не найдя ни в ком утешения или защиты. Заслуга сенти¬менталистов состоит в том, что в их произведениях впервые предметом художественного изображения становится простой человек из демократической среды с его переживаниями и судь¬бой. Однако в целом сентиментальная проза была далека от на¬стоящих проблем «маленьких людей». «…В карамзинское вре¬мя, — писал Н. А. Добролюбов, — дико было снисходить до истинных чувств и нужд простого класса».
Подлинное рождение русской художественной прозы датиру¬ется 1830 годом — годом появления в печати пушкинских «По¬вестей Белкина». В одной из этих повестей — «Станционный смотритель» — тема «маленького человека» рассматривается в ее психологическом, социальном и философском аспектах. В осно¬ву повествования положена излюбленная сентименталистами сюжетная схема о девушке-простолюдинке, соблазненной лег¬комысленным франтом.
Однако у Пушкина центральной фигурой повести становит¬ся не красавица Дуня, сбежавшая с заезжим гусаром от любяще¬го отца, а сам этот несчастный отец — «сущий мученик четырнад¬цатого класса» Самсон Вырин, станционный смотритель. Автор детально описывает нелегкую жизнь героя — ничем не примеча¬тельного человека, вся жизнь которого заключена в заботах о единственной дочери и хлопотах по службе. Когда девушка исче¬зает с Минским, Вырин места себе не находит, отыскивает своего обидчика, просит вернуть Дуню в семью. У Минского мольбы смотрителя вызывают лишь раздражение. Он дает Вырину пач¬ку денег и гонит его прочь. Автор с состраданием описывает горе
бедного отца: «Слезы опять навернулись на глаза его, слезы не¬годования! Он сжал бумажки в комок, бросил их наземь, притоп¬тал каблуком и пошел…»
Казалось бы, перед нами вновь сентиментальная история — только уже не о покинутой соблазнителем девушке, а о несчаст¬ном отце, покинутом жестокой дочерью. Но в том-то и дело, что пушкинская Дуня не жестока. Она по-своему любит отца — пла¬чет от жалости к нему, когда решается уехать с Минским, теря¬ет сознание, когда отец приезжает к ней в город, долго лежит на его могиле. Проблема не в том что Дуня жестока, а в том, что отец и дочь во многом не понимают друг друга. Девушка по-другому, нежели отец, представляет себе свою будущую жизнь; она верит Минскому, и тот действительно, как и обещал, женится на ней и «делает ее счастливой». Для отца же, патриархально мысляще¬го, оглядывающегося на традиционные нормы морали, поступок Дуни означает страшный грех, будущее дочери видится ему в мрачных тонах. Не случайно в речи смотрителя звучат слова о «заблудшей овечке», не случайно автор описывает картинки в доме смотрителя, иллюстрирующие евангельскую притчу о «блудном сыне».
Неизвестно, как сложилась бы судьба Дуни, если бы она оста¬лась на почтовой станции. Рассказчик, приехав сюда после смер¬ти смотрителя, узнает, что в его доме поселилась семья пивова¬ров. В сенях его встретила «толстая баба» — жена пивовара, грязная, неопрятная женщина. Может быть, именно это ожида¬ло бы Дуню, не решись она уехать с Минским.
Автор сострадает своему герою, но и видит правоту Дуни. В повести никто не подвергается осуждению, в ней нет злодеев или жертв. Драма Вырина — это драма многих отцов, не сумев¬ших понять мечты и помыслы своих детей, почувствовать пере¬мены в окружающей жизни. Заслуга Пушкина состоит и в том, что классическую драму отцов и детей он раскрыл на новом жиз¬ненном материале — на примере «маленького человека», кото¬рому точно так же свойственно страдать, любить и бороться за свое право на счастье, как и представителям привилегированных сословий.
В 1833 году «маленький человек» становится у Пушкина ге¬роем его поэмы «Медный всадник». Мелкого служащего, по¬груженного в мещанские мечты о тихом счастье с любимой де¬вушкой, поэт возвышает до роли обличающего пророка, бросающего вызов бездушному идолу российской государ¬ственности. Наблюдая буйство рассвирепевшей стихии, стра¬шась за участь любимой девушки, Евгений впервые забывает о своем скромном положении в мире. «Неподвижный, страш¬но бледный», он вплотную подходит к неразрешимому вопро¬су о смысле жизни:
…иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?
Освобождение от иллюзий, утрата веры в надежность, устой¬чивость жизни — первый этап «возвышения» героя. Когда Ев¬гений, пережив ужас страшного наводнения, узнает, что потерял любимую, он теряет рассудок, но в то же время его умственно¬му взору, свободному теперь от житейских забот, открывается весь трагизм и вся жестокость мироустройства, олицетворенные в «кумире» российской истории:
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?
Сходный художественный прием — возвышение «маленько¬го человека» в момент его провидческого безумия над невзрачным бытом и собственной смиренной ролью в мире — мы встречаем и у Гоголя, в его петербургских повестях «Записки сумасшедшего» и «Шинель». Поприщин из «Записок сумасшедшего» — бедный чиновник, «нуль, более ничего», по словам его начальника, — ока¬завшись в плену душевной болезни, начинает задумываться о при¬чинах социальных различий: «Отчего я титулярный советник и с какой стати я титулярный советник?» В его сознании мелька¬ют мысли о природном равенстве людей: «Что ж из того, что он камер-юнкер. Ведь через то, что камер-юнкер, не прибавится тре¬тий глаз на лбу. Ведь у него же нос не из золота сделан, а так же, как и у меня, как и у всякого». В финале повести обезумевший, утративший связь с реальной жизнью Поприщин словно парит над землей. Его душа рвется прочь «с этого света», в счастливую страну, где «звездочка сверкает вдали» и «струна звенит в тума¬не», где «с одной стороны море, с другой Италия», но где и «рус¬ские избы виднеют».
Во второй половине XIX века, с усилением демократических тенденций в русской культуре, «маленький человек» в качестве героя литературного произведения становится обычным явле¬нием. В связи с этим возникает теоретическая проблема: какой герой может быть отнесен к типу «маленького человека»? Кри¬терии сословной принадлежности или имущественного положе¬ния (то есть критерии внешние) неприменимы. Ведь интуитив¬но ясно, что Раскольников или Соня Мармеладова, будучи в социальном плане «маленькими людьми», не являются таковы¬ми по существу, как не является «маленьким человеком», напри¬мер, Базаров, хотя по своему социальному положению он при¬мерно равен пушкинскому Евгению из «Медного всадника».
Критерии психологические более оправданы: «маленький че¬ловек» — фигура ничем не примечательная, заурядная. Например, к числу «маленьких людей» традиционно относят Мармеладо¬ва — нищего, спившегося отставного чиновника, виновного в по¬зоре дочери, болезни жены и страданиях детей. Но проблема зак¬лючается в том, что у Достоевского нет заурядных, ничем не примечательных персонажей. В Мармеладове нам открывается целая бездна переживаний, прозрений, нравственных мук — от со¬знания своей тяжкой вины перед семьей, от понимания своей нич¬тожности, от неспособности отказаться от пьянства.
В своем знаменитом «трактирном» монологе, обращенном к Раскольникову, Мармеладов то юродствует («…о государь мой, вам, может быть, все это в смех, как и прочим, и только беспо¬кою я вас глупостию всех этих мизерных подробностей домаш¬ней жизни моей…»), то ищет в собеседнике сочувствия («Пони¬маете ли, понимаете ли вы, милостивый государь, что значит, когда уже некуда больше идти?»), а под конец высказывает свои сокровенные мысли о бесконечном милосердии Божием, молит о том, чтобы в судный день Бог призвал Соню и сказал ей: «При- иди! Я уже простил тебя раз… Прощаются же и теперь тебе гре¬хи твои мнози, за то, что возлюбила много…» В этом герое есть черты философа, мученика, проповедника, юродивого, поэта. Он грешен, но и способен к самому горячему состраданию (пример тому — его женитьба на Катерине Ивановне, вдове с тремя деть¬ми, пропадающей в уезде «далеком и зверском»), вызывает и отвращение, и сочувствие.
В проповеднических романах Достоевского, вероятно, не следует искать «маленьких людей» в обычном понимании это¬го термина. Для писателя достоинство и «величина» человека определяются исключительно одним критерием: в какой мере тот или иной герой близок к Богу, в какой мере озарен светом евангельских истин.
