Без булгаковских строк уже невозможно представить себе полноту русской литературы: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого чисЛа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат».
Михаил Александрович Булгаков воссоздал не только образ исторической личности. Перед нами живой человек с индивидуальным характером. Его раздирают на части самые противоречивые чувства и страсти. В Понтии Пилате мы видим грозного властелина, перед которым все трепещет в древней Иудее. Он хмур, одинок, бремя наместнической власти тяготит его.
Римский прокуратор олицетворяет власть авторитарную. Однако, как ни странно, тип власти, воплощенный в образе Понтия Пилата, оказывается более гуманным, чем современная Булгакову действительность в СССР. Советская власть предполагала полное подчинение личности, требовала слияния с нею, слепой веры во все ее догматы и мифы. Римская власть покоилась на самостоятельности личности (даже раба) и юридическом праве, к религиозной принадлежности римляне были крайне терпимы, потому что не придавали никакого значения в свой жизни любой религии. Советская власть ревниво требовала от своих подданных слепой веры в догмы марксизма-ленинизма.
В Пилате Михаил Булгаков передает черты традиционного образа римского наместника. Но его Пилат только внешне похож на этот образ. Мы все время чувствуем, как Пилат захлестывается, тонет в своих страстях. Это не могло быть характерно для настоящего римского правителя. По одной легенде, Пилата предупредила об Иисусе, Сыне Божьем, его жена, ей был вещий сон, что Христос — посланец с неба. По другой легенде, император Тиберий казнил через пять лет Пилата за то якобы, что смертью Божьего угодника Пилат наслал на него бессонницу и язвы.
Любая власть, как говорится, на дух не переносит все прекрасное (всякие тонкие переживания, ощущения или искусство): «Более всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла… Прокуратору казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожи и конвоя примешивается розовая струя». Булгаков намеренно представляет состояние Пилата как изнурительную болезнь. У прокуратора приступы гемикрании, головные боли. Болезненное состояние прокуратора как бы олицетворяет шаткость Римской империи, которую погубит новое учение бродячего философа Иешуа. На самом деле так и случилось в истории: Рим пал под тяжестью своих грехов и подточенный изнутри христианством.
Превращение в бессмыслицу всего существования — вот удел диктатора. Беспредельное одиночество Пилата делает диктатора пленником собственной власти, потому что идеал любого государства — тюрьма.
История испытывает прокуратора: от него его эпоха требует мужественного поступка. То есть поступка, требующего свободного волеизъявления без диктата сверху. В этом решении станет ясно для самого Пилата — свободен ли он или игрушка в руках закона, придуманного человеком для угнетения человека. Но Пилат в изображении Булгакова изначально несвободен. Он помечен, как овца в стаде, — писатель отмечает «кровавый подбой» плаща Пилата (метка власти, как генеральские лампасы в наше время). У диктатора рабская «шаркающая походка».
Римский прокуратор — главный противник христианского учения. Умом он понимает угрозу распространения христианства для устоев Римской империи. Решительно пытается искоренить крамолу. В этом он слуга Сатаны, раб его, но раб лукавый. Однако Пилат звериным чувством ощущает правоту Иешуа. И такой же звериный страх подкрадывается к нему перед распятием праведника.
Воланд незримо стоит за его левым плечом и искушает прокуратора. Но предоставляет своему рабу нравственный выбор. Пилат сделал ставку, и ему выпал несчастливый жребий. Собственно говоря, он поступил правильно. У ревностного служаки не было выбора. Через полвека римские императоры начнут травить львами христиан в цирке, чтобы устранить эту «пятую колонну» в империи, но только разожгут интерес своих граждан к новой религии. «Чистое» убийство Иуды «спецслужбой безопасности» Пилата можно расценить как попытку искупления в духе язычников — принести человеческую жертву, чтобы оправдать себя перед неведомым божеством. С другой стороны, Пилат и Воланд, оба понимают справедливость учения Иешуа, но вынуждены действовать по высшему провидению. Ведь мир зла тоже во власти Божьей.
В романе это выглядит так: обременительные служебные обязанности Понтия Пилата свели его с обвиняемым из Галилеи неким Иешуа Га-Ноцри. Прокуратор Иудеи болен неизлечимой болезнью, а бродяга избит людьми, которым он читал свои наивные проповеди. Физические страдания как бы объединяют обоих. Но всемогущий Пилат страдает такими сильными головными болями, что готов даже на крайность: «Мысль об яде вдруг соблазнительно мелькнула в больной голове прокуратора». А нищий Иешуа, хотя и избит людьми, в доброте которых он убежден и которым он несет свое учение о добре, тем не менее ничуть не страдает от этого, ибо физические мучения только испытывают и укрепляют его веру Иешуа поначалу всецело находится во власти злой воли Пилата, но затем, в ходе допроса, он своими словами постепенно смягчает сердце диктатора. Он не привлекает палача на свою сторону, не обращает в свою веру, но будит в нем интерес к своим «роковым заблуждениям». Самое первое проявление интереса к бродяге у прокуратора обнаруживается тогда, когда он узнает, что тот владеет классическим древнегреческим языком, которым владели только образованные люди того времени: «Вспухшее веко приподнялось, подернутый дымкой страдания глаз уставился на арестованного».
Римляне были язычниками, прагматиками в вере, почти атеистами. Понтий Пилат — носитель практического разума, его единственная религия — прагматизм, голая выгода. Нравственность римлянам была чужда совсем. Вернее, это была римская мораль с правом сильного угнетать Слабого, мстить за оскорбление и никогда не прощать обид. Иешуа Га-Ноцри олицетворяет собой торжество иного морального начала, непонятного прокуратору.
Иешуа демонстрирует необычайную способность к предвидению и всепониманию. Это лишь обостряет интерес прокуратора к бродяге. И уже почти мистическое благоговение проявляется у прокуратора при словах Иешуа: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня… Ты не можешь даже и думать о чем- нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан».
Далее следует уже не допрос, не суд, а беседа на равных. Прагматичный и практичный прокуратор задумал иметь под рукой мага- врача, который умеет снимать нестерпимую боль. Пилату хочется спасти столь полезного ему философа: «В светлой теперь и легкой голове прокуратора сложилась формула. Она была такова: Игемон разобрал дело бродячего философа Иешуа, по кличке Га-Ноцри, и состава преступления в нем не нашел… Бродячий философ оказал- ся душевнобольным. Вследствие этого смертный приговор Га-Ноцри… прокуратор не утверждает».
Но даже всесильный прокуратор не в состоянии преодолеть зависимость от первосвященника Каифы. От фарисеев в значительной мере зависело спокойствие в Иудее, охваченной беспорядками и национально-освободительным движением первохристиан-зило- тов. В то же время прокуратора охватывает смутное предчувствие, что осуждение и казнь бродячего проповедника Иешуа Га-Ноцри принесет ему в будущем большое несчастье: «Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: «Погиб!», потом: «Погибли!..»
Понтий Пилат и Иешуа Га-Ноцри не зря входят в спор о человеческой природе. Иешуа верит в добро в мире, в провидение и промысленность всего сущего. Пилат убежден в незыблемости зла, неискоренимости порока в человеке. То есть один служит Богу, другой — Сатане. В финале романа они продолжают на лунной дороге свой двухтысячелетний спор, навечно их сблизивший. Таким образом, зло и добро слились воедино в человеческой жизни. Тиран и диктатор превратился в обуреваемого сомнениями человека — это все, чего хотел от него добиться автор. Вряд ли Иешуа верил, что сможет переделать этот мир. Но он сумел обуздать всевластного диктатора силой убеждения и духовной правоты.
