Лично мне нравится, что Григорий Мелехов всегда честен и объективен, пусть даже во вред самому себе. Легче всего Григорию было увидеть неправду белого движения при его лютой ненависти к золотопогонному офицерству и старому режиму. Красноречиво об этом говорят столкновение с Фицхалауровым и разговор с Копыловым, убедившие Григория, что для господ офицеров он как был, так и остается пешкой или «пробкой», как говорит Копылов. Этой «пробкой» заткнули брешь на фронте из-за недостатка командирских кадров.
Труднее Григорию расстаться с «казачьей правдой» сословных традиций, внедренной с раннего детства. Его еще мальчишкойзпер- вые посадили на коня и восхищались: настоящий казак растет! Убеждение в избранности казаков на Донской земле никогда не покинет Григория. Вот уже белоказацкое восстание идет на убыль, малочисленная дивизия Мелехова несет угрожающие потери под натиском Красной Армии. Начальник штаба полковник Андреянов предлагает пополнить ее солдатами. «Ни одного мужика я к себе не возьму. Убыль пущай пополняют мне казаками», — категорически заявляет Григорий. Он не поступился убеждениями даже перед угрозой полного разгрома. Так прочно въелось чувство сословной замкнутости. И самые жестокие и неисправимые ошибки Григорий совершает, когда возвращается к «правде» особого казачьего пути. Ему казалось, что путь его отныне ясен, как «высветленный месяцем шлях». На самом деле этот путь оказался бездорожьем в темную ночь — к прежней России возврата уже не будет, а Григорий еще не верит, что утрата всего русского и столь дорогого его сердцу просто невосполнима. Он попробовал примирить свое сознание компромиссом: «У каждого своя правда, своя борозда». Пошатнулся в убеждениях и утратил веру в святую правду русского народа и веру в себя. Сломленный малодушием, он стал искать забвения в пьянстве, в продажных женских ласках, в бою проявлял «бессмысленную жестокость».
Великий русский писатель Михаил Александрович Шолохов всегда честен и объективен. Самые тяжелые проступки Григория он объясняет совсем по-иному, чем, например, преступления заведомого уголовника Митьки Коршунова, палача по натуре, и ряда других казаков. Ранив и захватив в плен комиссара Лихачева, Григорий «при свете лампы промыл и перевязал ему раненое плечо», а затем отослал в штаб. Он поступил так, отнюдь не питая к Лихачеву никаких симпатий. Это проявление воинской этики. Но этот поступок его особенно запоминается при сопоставлении с последующими эпизодами — лживым поведением командующего объединенными повстанческими силами Суярова, лицемерно заявившего на просьбу Лихачева расстрелять его: «Мы против расстрелов…». И Лихачева, с горечью иронизирует автор, не расстреляли, его зверски зарубили конвойные, надругавшись над большим, мужественным, красивым телом комиссара.
Мелехов не садист и не палач, он профессиональный воин — убивает только в честном бою. Бой же имеет свою жестокую логику: не ты убьешь, так тебя самого убьют. И также свои психологические законы: в азарте боя часто отступает сознание, находит умопомрачение. Лишь после боя, в котором Григорий зарубил Семи- глазова, «словно повязка свалилась с его головы». Зарубив четырех матросов, Григорий бьется в припадке, просит казаков предать его смерти. В словах «Братцы, нет мне прощения» звучит не столько раскаяние, сколько исподволь накопившийся протест против так нескладно, так бессмысленно сложившейся жизни, против всего, за что пролил и свою и чужую кровь, чему отдал жизнь, молодость.
Григорий во искупление своей вины «бился головой о взрытую копытами, тучную, сияющую черноземом землю, на которой родился и жил, полной мерой взяв из жизни — богатой горестями и бедной радостями — все, что было ему уготовано». И затем автор приводит сравнение: «Лишь трава растет на земле, безучастно приемля солнце и непогоду, питаясь земными, живородящими соками, покорно клонясь под гибельным дыханием бурь».
Человек не трава, хотя войны выкашивают всегда лучшую часть человечества. Тучная, сияющая черноземом земля нужна людям не для того, чтоб биться об нее головой, месить копытами военных коней, заливать кровью, а для того, чтобы такие, как Григорий, пахали ее и засевали. Мы помним, как тоскует Григорий по труду землероба.
Как бы ни покачнулись его убеждения, Григорий до конца остается верен только собственным представлениям о воинской чести и совести православного казака Всевеликого Войска Донского. В этом притягательность созданного Шолоховым образа, по-свое- му знаменательного для 21 -го века, когда среди множества разных, чаще всего запутанных, путей, человечество должно выбрать прямой, ведущий в будущее.
