Военная лирика А. Ахматовой требует глубокого осмысления, потому что, помимо своей несомненной эстетической и человеческой ценности, она представляет интерес и как немаловажная деталь тогдашней литературной жизни, исканий и находок той поры.
Критика писала, что интимно-личная тема в военные годы уступила место патриотической взволнованности и тревоге за судьбу человечества. Правда, если придерживаться большей точности, то следовало бы сказать, что расширение внутренних горизонтов в поэзии Ахматовой началось у нее, как мы только что видели на примере «Реквиема» и многих произведений 30-х годов, значительно раньше годов войны. Но в общем плане это наблюдение верно, и надо заметить, что изменение творческого тонуса, а отчасти даже и метода было свойственно в годы войны не только А. Ахматовой, но и другим художникам сходной и несходной с нею судьбы, которые, будучи прежде далекими от гражданского слова и непривычными к мышлению широкими историческими категориями, тоже переменились и внутренне, и по стиху.
Это обращение к политической лирике, а также к произведениям гражданско-философского смысла («Путем всея земли», «Реквием», «Черепки» и др.) в самый канун Великой Отечественной войны оказалось чрезвычайно важным для ее дальнейшего поэтического развития. Вот этот-то гражданский и эстетический опыт и осознанная цель поставить свой стих на службу трудному дню народа и помогли Ахматовой встретить войну стихом воинственным и воинствующим.
Муза Ленинграда надела в те тяжелые дни военную форму. Надо думать, что и Ахматовой она являлась тогда в суровом, мужественном обличье. Но, в отличие от годов первой мировой войны, когда, мы помним, Ахматова переживала чувство безысходной, скорби, не знавшей выхода и просвета, сейчас в ее голосе — твердость и мужество, спокойствие и уверенность: «Вражье знамя растает, как дым». П. Лукницкий верно почувствовал, что причина этого мужества и спокойствия в ощущении единства с жизнью народа, в сознании того, «что она сейчас душой вместе со всеми». Здесь — водораздел, который пролегает между ранней Ахматовой, периода первой мировой войны, и автором «Клятвы» и «Мужества».
Некоторые ее произведения этого времени по своему высокому трагизму перекликаются со стихотворениями Ольги Берггольц и других ленинградцев, остававшихся в кольце блокады. Слово «плакальщица», которым затем так часто и напрасно упрекали Берггольц, впервые появилось применительно к Ленинграду именно у Ахматовой. Этому слову она придавала, разумеется, высокое поэтическое значение. Ее стихотворные реквиемы включали в себя слова ярости, гнева и вызова:
А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не .стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена!
Ведь все равно — вы с нами!..
Все на колени, все! .
Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами
Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.
А вы, мои друзья последнего призыва!..
Так же относилась к своему поэтическому долгу и Ольга Берггольц. Обращаясь к Городу, она писала:
Не ты ли сам
зимой библейски грозной меня к траншеям братским подозвал и,
весь окостеневший и бесслезный, своих детей оплакать приказал?
Твой путь
Конечно, у Ахматовой нет прямых описаний войны — она ее не видела. В этом отношении при всех моментах удивительных подчас совпадений (интонационных и образных), которые иногда обнаруживаются между стихами, написанными в кольце и на Большой земле, их, разумеется, все же нельзя ставить вплотную друг к другу. Стихи О. Берггольц, Н. Тихонова, В. Шефнера, В. Саянова, Рождественского и других поэтов, находившихся в кольце блокады, активно участвовали в ратном и трудовом подвиге ленинградцев; они, кроме того, были насыщены такими деталями и штрихами жизни, которых не могло быть у людей, находившихся далеко. Но произведения Ахматовой в данном случае дороги тем, что они выражали чувства сострадания, любви и скорби, шедшие тогда к Ленинграду со всех концов страны. В ее поэтических посланиях наряду с патетикой, пронизанной горечью и тоской, было много простой человеческой ласки.
Таковы, например, ее стихи ленинградским детям, в которых много материнских невыплаканных слез и сострадательной нежности:
Постучись кулачком я открою.
Я тебе открывала всегда.
Я теперь за высокой горою,
За пустыней, за ветром и зноем,
Но тебя не предам никогда…
Твоего я не слышала стона,
Хлеба ты у меня не просил.
Принеси же мне ветку клена
Или просто травинок зеленых,
Как ты прошлой весной приносил.
Принеси же мне горсточку чистой
Нашей невской студеной воды,
И с головки твоей золотистой
Я кровавые смою следы.
Постучись кулачком я открою…
Ощущение безраздельной общности с Городом:
Разлучение наше мнимо:
Я с тобою неразлучима,
Тень моя на стенах твоих
было равно в ее поэзии общности со страной, с народом.