Как во всем своем творчестве, в военных повестях Евгений Носов тоже своеобразен, неожидан. Артиллерист, прошедший всю войну, он написал о ней по-своему, так, как не писали другие. В его повестях кет батальных сцен, нет описания затяжных или скоротечных боев. Но как трудно становится дышать нам, едва мы вместе с автором оказываемся в подмосковном госпитале («Красное вино победы») рядом с умирающим обозником Копейкиным, на минуту оживаем, когда тот на протянутом ему рисунке узнает родную усадьбу и шепчет: «Домок прибавь… У меня домок тут… На деревне…» — а потом… всю жизнь помним «равнодушную, праздную белизну» подушки, ставшей ничьей.
В изображении Евгения Носова война — это кровь, страдания, смерти, это часто гибель людей, чьи фамилии не успевают записать военные писари. Реквием им и создал он в повести «Шопен, соната номер два». На мой взгляд, им написана самая страшная страница в литературе о войне — вот эта:
«Зимой они сменили пехотную часть на плацдарме по ту сторону Днепра. Поредевшую, измотанную шквальным огнем, ее незаметно отвели обратно за реку. И дядя Саша, командовавший тогда ротой, увидел в бинокль перед занятыми позициями убитого бойца. Он ничком висел на немецкой колючей проволоке, сникнув посиневшей стриженой головой. Из рукавов шинели торчали почти до локтей голые, иссохшие руки. Казалось, этими вытянутыми руками он просил землю принять его, неприютного, скрыть от пуль и осколков, которые все продолжали вонзаться и кромсать его тело. Но проволока, видно, крепко вцепилась в солдата и не пускала к земле. За зиму на нем вырос горб снега, нелепый, уродливый. Это был, по всему, наш сапер или, может, разведчик. Он, лейтенант Саша Полосухин, дважды посылал по ночам своих людей снять убитого. Но труп был пристрелян немцами, и только зря потеряли еще двух человек. Больше за убитым он уже не посылал. Так солдат провисел до самой весны, и всем было больно и совестно смотреть в ту сторону. А в апреле труп оттаял, позвоночник не выдержал, переломился, и убитый обвис на проволоке, сложившись вдвое… Только в июне была прорвана оборона врага. Он, Полосухин, повел роту через проделанные проходы в проволочном заграждении и вдруг с содроганием увидел, что у висевшей шинели ворот был пуст и ветер раскачивал пустые рукава…»
Быть может, то был один из двух братьев Пелагеи, тоже погибших в безвестье. Одна лишь мать ее надеется на чудо. Для нее и исполняет часть третью шопеновской сонаты номер два Полосухин, наполняя комнату сперва неутешным взрыдом, а затем медленно истаивающей, иссякающей печалью.
«Старуха наконец встала и, отстранив рукой Пелагею, которая кинулась было поддержать ее, поковыляла одна, шаркая подшитыми валенками. — Ну, вот и ладно…— проговорила она.— Хорошо сыграли… Вот и проводили наших. Спасибо». Финал снимает и кажущееся недопонимание между поколениями, чего не заметил профессор Джон Данлоп. Не дочитав повести до конца, он истолковал ее как изображение разрыва между поколениями в современном советском обществе.
Писатель не приемлет войны. Но у него же участник войны, пришедший на открытие обелиска, дед Василий говорит: «А все ж, братцы мои, помереть солдатом в бою с неприятелем святое дело, что ни говори! Из всех смертей смерть! Ну вот что я? Ну, еще покопчу свет маленько, годка три-четыре, да и помру на печи. Снесут за деревню и закопают. И вся недолга. Потому как помер от старости. А вот ежели бы я там, солдатом смерть принял — это уже смерть вон какая! Глядишь, и мне памятник бы поставили».
В отличие от повести «Шопен, соната номер два», написанной, так сказать, по следам отошедшей войны о тех, что вернулись с нее, и тех, кому предстоит продолжать жизнь, повесть «Усвятские шлемоносцы» (1977) посвящена главному герою великой битвы, который не мог не победить, должен был победить и победил. Внешне спокойным повествовательным тоном он рассказывает о десяти днях из жизни крестьян деревни Усвяты. О десяти днях, которые отражают их переход от мирного труда к самоотверженным ратным подвигам во имя отчизны».
В произведении выявился новый аспект дарования писателя способность его, сохраняя все предыдущие достоинства, подниматься к созданию картин эпических, изображающих народ в единстве его многообразных характеров. Россию в ее исторической и географической неколебимости.
С удивительным богатством подробностей Евгений Носов прослеживает, как в первые десять военных дней не остановим, протекает процесс отрешения Касьяна и ему подобных от мирной настроенности, мирных забот, как осознает он по-настоящему, что такое его дом, жена, дети, мать, соседи, деревня, район. «Героев русской литературы о минувшей войне,— констатировала Н. Подзорова,— мы встречаем в окопах, в танковых атаках, в дерзких вылазках разведки, в партизанских отрядах. Повесть Носова обращена к предыстории их военной жизни, к той самой точке отсчета, откуда начинались тысяча четыреста восемнадцать дней героического и трагического летоисчисления Великой Отечественной войны. Это новый аспект темы войны в литературе, дающий ей ретроспективу и художнически тонко исследующий родословную русского героизма, его корневую систему». Касьян, Никола Зяблов, Леха Махотин, Афоня-кузнец начинают мыслить все шире, глубже, чему помогает своими рассказами о былом дед Сели-ван, в прошлом заслуженный воин, георгиевский кавалер. В его ярких речах, насыщенных бесчисленными пословицами, поговорками и другими афоризмами, ни один из которых не является лишним,— спрессован опыт поколений.
Обилие исторических реминисценций, аналогий, намеков, фольклорных вариаций, связанных с ними, создает в повести второй, символический план, о чем верно писал Георгий Гырдев: «Литературным вариантом фольклорного мотива представляется сцена разлуки с семьей и решение Наташи назвать будущего сына Касьяна именем отца, чтобы не прекращался род шлемоносцев — защитников Родины. Символический смысл обретает и прощальное купание в родной речке Остомле. Перед первым боем мужчины как бы совершают священный обряд омовения. Автору удалось придать и многим другим эпизодам и сценам дополнительную смысловую нагрузку и тем самым создать второй, символический план в идейно-образной системе произведения, раскрывающий глубокую духовную связь современников с предками…». Цельность, законченность и предельный лаконизм и на этот раз не изменили Евгению Носову.