Он не вернулся из боя «…Родная моя Леночка, доченька, он вернулся! Наш Саша вернулся, он живой! Я знаю, ты будешь очень счастлива, а вот я …не знаю. Счастья нет, больше горе. Он вернулся другим. Это не мой сын… Он боится разговаривать со мной, он не обнимает меня, его руки холодны, как лед, его глаза пусты, в них нет жизни, нет понимания. Я боюсь встречаться с ним взглядом. Он перестал разговаривать с людьми. Это сделал Афганистан, эта проклятая война. Но как? Что стало с беззаботным парнем, который любил жизнь? Я не знаю. А он молчит. Он откровенен только с собой. Да, он дома. Но он не рядом. Он далеко… Когда он стал таким?» Небо, земля, воздух — все цвета пепла. Все сожгли, все исковеркали гады. Ничего не оставили. Даже веры не оставили. Зачем шли? Боялись. За себя? Не за себя — за Родину! Хотели спасти жизни многих? Да. Спасли? Нет! Убили больше … и себя убили. Война — котел с кипящим ядом. И без ожогов из него никто не выйдет.
Только ожоги эти ни врачи, ни время не лечат. Жизнь на войне — не жизнь, а хождение по канату. Никогда не знаешь, кто и с какой стороны тебя столкнет в пропасть. Утром тебе улыбаются и верят, на обеде с тобой разговаривают, но опасаются, а ночью в тебя стреляют. Они убивают смотря в глаза. Они видят слезы, но … стреляют, режут. Там ты никому не нужен. Ты — вещь, которую легко выбросить и которая ничего не стоит. Самое страшное в жизни — предательство. Но это не то. Это борьба за выживание. Только иногда бывает легче умереть, чем убить… Но не всем. Я видел смерть, к ней нельзя привыкнуть. При виде крови трясет, колотит. А если убитый человек был тебе знаком, то хочется оказаться на его месте. А если честно, на войне нет друзей. На войне ты даже самому себе враг, враг поневоле. Каждый из нас знал, что он обречен на смерть, если не на физическую, то на моральную точно. Только вторая, пожалуй, страшнее. Я умираю ею… Глаза, черные глаза, полные ужаса, широко раскрытые, они преследуют меня.
Вокруг одни глаза, остекленевшие, неморгающие … И он, который не испугался… Знаете почему он не испугался? Потому что еще не умел этого делать. Он лежал в какой-то корзине, смотрел в небо, а я наставил на него свой автомат … Я выстрелил? Не знаю… Мы возвращались после тяжелого дня. Мы шли отдохнуть, набраться сил. Ночь застала нас в горах, мы не успели добраться до своего блокпоста, не дошли всего несколько километров. А утром, уже при подходе к своим, поняли, что здесь что-то не так. Тишина, тяжелая и страшная, встретила нас. Все, кого мы оставили сутки назад были заколоты во сне. Как это могло произойти? Как тридцать молодых здоровых мужчин оказались заколоты во сне? Тупо, неторопливо мы носили мертвые тела. Остальное как во сне: вертолеты, люди, вопросы, ответы. А потом опять тишина. Кому пришла в голову мысль, что виноваты в этой кровавой бойне жители кишлака у подножия горы? Хотя это значения не имеет. То, что было дальше, убило нас всех. Что я помню? Мы подходим к селению. Что-то спрашиваем, спрашиваем … А потом выстрелы, крики, крики, выстрелы, запах огня и крови … А потом бойня… И глаза, черные глаза, полные ужаса, широко раскрытые.
Вокруг одни глаза, остекленевшие, неморгающие … И он, который не испугался… Он лежал в какой-то корзине, смотрел в небо, а я наставил на него свой автомат … А он улыбнулся мне. Что было дальше? Я не знаю, не помню … Очнулся только в госпитале. Я не знаю, убил я ребенка или нет. Господи, как тяжело не знать, не помнить… Что случилось с нами тогда? Кто виноват? Я не вернулся из того боя, вернее, после резни безоружных людей… Все серо. Вокруг пепел. Я помню, что когда-то я видел солнце. Где оно? Я смотрю на небо и вижу огромный прожектор, который направлен на меня. Меня видят все, но почему никто не стреляет? Почему никто не убьет меня? Как я могу смотреть в глаза своей матери? Как я могу обнимать, говорить с ней? Даже если я не убил того малыша, то глаза других, черные глаза, полные ужаса, широко раскрытые, не дадут мне жить спокойно. Вокруг одни глаза, остекленевшие, не моргающие … Я никогда не вернусь из того боя …