Мир в «Бедных людях» отражен через призму литературы, а литература оценена характером ее влияния на чувства простого человека. Макар Алексеевич в начале действия почти не причастен к чтению книг, «Пчелка» (так он ласково называет «Северную пчелу») ему ближе других печатных сочинений. Завязка романных событий связана с тем, что он взял на себя заботу о дальней родственнице (почти не родственнице совсем) Вареньке Доброселовой и переписывается с нею. Герой посылает Вареньке образчики произведений, которые ему, такому же, как Акакий Башмачкин, переписчику бумаг, приносит живущий по соседству литератор. Образованная девушка тактично намекает, что Ратазяев пуст и ничтожен, — дает почитать совсем другие повести, сочиненные Пушкиным и Гоголем.
Создавая чету благородных героев, Достоевский сдвоил универсальные антиномии `молодой/старый`, `женщина/мужчина`, глобально обобщающие понятие «человек». У персонажей одно отчество — Алексеевичи (Алексий — греч. `защитник`). Их родство в том, что оба из рода-племени, где ценят и защищают человечность. С помощью своей модели представлений о человеке дебютант «натуральной школы» выступил против идеи отделить друг от друга этапы развития словесности и расподобить культуру разных социальных слоев. Проводники этой идеи смотрят на участников литературного процесса как на балаганные марионетки. В «Петербургских сновидениях» писатель признался, что пафос «Бедных людей» вырос из сопротивления его души «гумору» новой беллетристики: «Стал я разглядывать и вдруг увидел какие-то странные лица. Кто-то гримасничал передо мною, спрятавшись за всю эту фантастическую толпу, и передергивал какие-то нитки, пружинки, и куколки эти двигались, а он хохотал и все хохотал! И замерещилась мне тогда другая история, в каких-то темных углах, какое-то титулярное сердце, честное и чистое, нравственное и преданное начальству, а вместе с ним какая-то девочка, оскорбленная и грустная, и глубоко разорвала мне сердце вся их история»[1].
С начала 1840-х годов западное начало в русской журналистике стало все активнее вытеснять из повседневного общественного пользования то, что единственно и могло составить верное изображение человека. «Кукольное» письмо не могло восторжествовать целиком, пока читатели еще помнили и любили свойства словесности иного типа (карамзинско-пушкинской), пока был жив инстинкт добра и справедливости в чистых и отзывчивых на слово сердцах. Им был виден зазор между тем, что навязывалось под видом новых ценностей и тем, что они знали как ценности всевременные.
В беллетристе-разоблачителе читатель уже не находил чуткого и доброго собеседника. Новая журнальная беллетристика лишала людей возможности формировать свой слог.
Дидактичность и прагматизм речи «сильного» подавляют развитие собственных мыслей и чувств более «слабых» участников коммуникативной ситуации. Это и отражено в коллизии романа «Бедные люди».
е люди». Сначала Девушкин, «пустившись в свет», посещает «сочинительские вечера» у соседа (обратим внимание на фоновую семантику `низ, закат` в словосочетаниях, которые характеризуют данный этап знакомства героя с текущей литературой). Потом Варенька посылает ему то, что любит сама: «… прочтем и Пушкина», — отвечает герой. Мера понимания, которую он неожиданно обретает из книжки, в один момент открывает то, чего не дали Макару Алексеевичу ни «Пчелка», ни случаем когда-то прочтенные два романтических произведения, ни философско-моралистическая книга А.Галича. «Да и что самому прежде невдогад было, так вот здесь, как начнешь читать в этой книжке, так сам все помаленьку и припомнишь, и разыщешь, и разгадаешь Да дело-то простое, бог мой; да чего! право, и я так же бы написал; Ведь я то же самое чувствую, да и сам подчас в таких же положениях находился, как, примерно сказать, этот Самсон-то Вырин, бедняга».
Наивное убеждение Девушкина, что он сам бы мог так написать, не лишено оснований. В отличие от Виссариона Белинского (автора цикла критических статей «Сочинения Александра Пушкина»), начинающий литератор Достоевский, понимал, почему для словесности главное — не сковывать простор слову простодушных ценителей всего человечного, особенно тех, которые не ведают о духе и принципе новаторства «натуральной школы». Достоевский усвоил это по прозе Пушкина, которая помогает заговорить на русском литературном языке всем, кто не детализирует различия между старым/новым, а ищет в слове единую человеческую подоснову истин, выражаемых какими угодно («классицистическими», «сентименталистскими», «романтическими») литературными формами. Не в формах дело. Дело в том, что для журналистики не нужно лучших организаторов хора, чем Иван Петрович Белкин. Этот смиренный повествователь не искажает суть речи «малых сих», он приспосабливает свой слог и образ жизни к тому, что всякий добрый человек может, хочет (а значит должен сам) расслышать в строе гармонического согласования разных голосов.
Приспосабливать суть сказанного — пристыковывать. Из этого понятия родилось слово «притча». Текучее и изменчивое становится в «белкинском» изложении твердым, поскольку не метафоризуется, а метонимически крепится на твердые основы народной нравственности. Так в безавторском эпосе оценивается все, что когда-либо происходило и будет происходить с человеком. Взглянем внимательно на внутреннюю форму слова «происходить». Благодаря префиксальным компонентам про- из- оно пристыковывает ход `последующего` к сути `предыдущего`.
Не только к «Повестям Белкина» и «Шинели» пристыковано значение романа Достоевского. Варенька Доброселова как тип метонимически близка пушкинской Татьяне. Ассоциативные скрепы с «Евгением Онегиным» есть в печалованьях о Вареньке, которые бередят душу Макара Алексеевича, когда он в отчаянии бродит по улицам города.
родит по улицам города. Предчувствия предсказывают судьбу нежно любимого им существа: «Какие лавки, магазины богатые; все так и блестит и горит, материя, цветы под стеклами, разные шляпки с летами. Подумаешь, что все это так, для красы разложено — так нет же: ведь есть люди, что все это покупают и своим женам дарят». Он не «злобно»,- как это истолковано в статье «Забитые люди» Добролюбовым, — заглядывается на кареты знатных дам. В фрагменте сильна связь между образом Татьяны Лариной и ощущаемой Макаром Девушкиным аурой Вареньки Доброселовой.
Судьба не прочит ей стать женой блестящего генерала: посватается господин Быков и увезет в голую степь, где «ходит баба бесчувственная да мужик необразованный пьяница ходит». Такова на самом деле была культурная ситуация, когда мода на подписку докатилась до глухой русской провинции. Господин Быков — периферийное лицо. Он выходит откуда-то из мрачной подоплеки семейной трагедии Покровских. Но в финале попадает на первый план, — теперь уже не как богатый соблазнитель, а как семейная пара для бедной невесты Вареньки. Делая предложение, он говорит, что тем избавится от необходимости передать наследство племяннику (дядя/племянник — еще один антиномический мотив, связывающий повесть с «Евгением Онегиным»; однако для племени Быковых такой брак — возможность в дальнейшем улучшить их человеческую породу).
Отъезд Вареньки отнимет у Макара Алексеевича возможность ежедневной переписки. Но периодика — переписка читателей и писателей — не должна оставить одиноким маленького человека, слог которого начал складываться: «Да нет же, я буду писать, да и вы пишите… А то у меня и слог теперь формируется…» На первых шагах литературной карьеры Федор Михайлович чувствовал себя более читателем и объектом текущей словесности, чем писателем. Это помогло ему выразить особое видение задач журнального слога: синтезирующее три коммуникативные роли (читателя, писателя и героя) в одну сущность — доброго человека. Удержать живую совместимость трех указанных позиций он стремился и в далее: шаг за шагом упорно шел к синтезу, к своему варианту многоголосого повествования. Повествования, пристыковывающего любые разновидности современного слога к пушкинским методам эпического речения и мышления о действительности.