Становление Некрасова — «религиозного» поэта прямо связано с его становлением как поэта народного и национального. У Некрасова нет «чистой» религии. У него она скорее обозначение народных, национальных черт: подвижничества, самоотвержения, способности к высокому страданию. В стихотворении заключена не только сила религиозного чувства, но поднятое на уровень религиозности чувство, с которым поэт стремится припасть к источникам народной жизни, жажда общения с ее духом… сам Бог здесь присутствует только как Бог угнетенных, и только в этом смысле он вообще Бог.
Тишина
Все рожь кругом, как степь живая
Ни замков, ни морей, ни гор-
Спасибо, сторона родная
За твой врачующий простор!
За дальним Средиземным морем
Под небом ярче твоего
Искал я примиренья с горем
И не нашел я ничего!
Я там не свой: хандрю, немею
Не одолев мою судьбу
Я там погнулся перед нею
Но ты дохнула — и сумею
Быть может, выдержать борьбу!
Я твой, пусть ропот укоризны
За мною по пятам бежал
Не небесам чужой отчизны —
Я песни родине слагал!
И ныне жадно поверяю
Мечту любимую мою
И в умиленье посылаю
Всему привет… Я узнаю
Суровость рек, всегда готовых
С грозою выдержать войну
И ровный шум лесов сосновых
И деревенек тишину
И нив широкие размеры… Храм
Божий на горе мелькнул
И детски чистым чувством веры
Внезапно на душу пахнул.
Нет отрицанья, нет сомненья
И шепчет голос неземной:
Лови минуту умиленья
Войди с открытой головой!
Как ни тепло чужое море
Как ни красна чужая даль
Не ей поправить наше горе
Размыкать русскую печаль!
Храм воздыханья, храм печали —
Убогий храм земли твоей:
Тяжеле стонов не слыхали
Ни римский Петр, ни Колизей!
Сюда народ, тобой любимый
Своей тоски неодолимой
Святое бремя приносил —
И облегченный уходил!
Войди! Христос наложит руки
И снимет волею святой
С души оковы, с сердца муки
И язвы с совести больной…
Я внял… я детски умилился…
И долго я рыдал и бился
О плиты старые челом
Чтобы простил, чтоб заступился
Чтоб осенил меня крестом
Бог угнетенных
Бог скорбящих
Бог поколений, предстоящих
Пред этим скудным алтарем.
Пора! За рожью колосистой
Леса сплошные начались,
И сосен аромат смолистый
До нас доходит… «Берегись!» —
Уступчив, добродушно смирен,
Мужик торопится свернуть…
Опять пустынно-тих и мирен
Ты, русский путь, знакомый путь!
Прибитая к земле слезами
Рекрутских жен и матерей,
Пыль не стоит уже столбами
Над бедной родиной моей.
Опять ты сердцу посылаешь
Успокоительные сны
И вряд ли сам припоминаешь,
Каков ты был во дни войны, —
Когда над Русью безмятежной
Восстал немолчный скрип тележный,
Печальный, как народный стон!
Русь поднялась со всех сторон,
Все, что имела, отдавала
И на защиту высылала
Со всех проселочных путей
Своих покорных сыновей.
Войска водили офицеры,
Гремел походный барабан,
Скакали бешено курьеры;
За караваном караван
Тянулся к месту ярой битвы —
Свозили хлеб, сгоняли скот.
Проклятья, стоны и молитвы
Носились в воздухе… Народ
Смотрел довольными глазами
На фуры с пленными врагами,
Откуда рыжих англичан,
Французов с красными ногами
И чалмоносных мусульман
Глядели сумрачные лица…
И всё минуло… всё молчит…
Так мирных лебедей станица,
Внезапно спугнута, летит
И, с криком обогнув равнину
Пустынных молчаливых вод
Садится дружно на средину
И осторожнее плывет…
Свершилось! Мертвые отпеты
Живые прекратили плач
Окровавленные ланцеты
Отчистил утомленный врач.
Военный поп, сложив ладони
Творит молитву небесам.
И севастопольские кони
Пасутся мирно… Слава вам!
Вы были там, где смерть летает
Вы были в сечах роковых
И, как вдовец жену меняет
Меняли всадников лихих.
Война молчит — и жертв не просит
Народ, стекаясь к алтарям
Хвалу усердную возносит
Смирившим громы небесам.
Народ-герой! в борьбе суровой
Ты не шатнулся до конца
Светлее твой венец терновый
Победоносного венца!
Молчит и Он… Как труп безглавый
Еще в крови, еще дымясь;
Не небеса, ожесточась
Его снесли огнем и лавой:
Твердыня, избранная славой
Земному грому поддалась!
Три царства перед ней стояло
Перед однрй… таких громов
Еще и небо не метало
С нерукотворных облаков!
В ней воздух кровью напоили
Изрешетили каждый дом
И, вместо камня, намостили
Ее свинцом и чугуном.
Там по чугунному помосту
И море под стеной течет.
Носили там людей к погосту
Как мертвых пчел, теряя счет…
Свершилось! Рухнула твердыня
Войска ушли… кругом пустыня
Могилы… Люди в той стране
Еще не верят тишине
Но тихо… В каменные раны
Заходят сизые туманы,
И черноморская волна
Уныло в берег славы плещет…
Над всею Русью тишина
Но — не предшественница сна:
Ей солнце правды в очи блещет
И думу думает она.
А тройка всё летит стрелой.
Завидев мост полуживой
Ямщик бывалый, парень русский
В овраг спускает лошадей
И едет по тропинке узкой
Под самый мост… оно верней!
Лошадки рады: как в подполье
Прохладно там… Ямщик свистит
И выезжает на приволье
Лугов… родной, любимый вид!
Там зелень ярче изумруда
Нежнее шелковых ковров
И, как серебряные блюда
На ровной скатерти лугов
Стоят озера… Ночью темной
Мы миновали луг поемный
И вот уж едем целый день
Между зелеными стенами
Густых берез. Люблю их тень
И путь, усыпанный листами!
Здесь бег коня неслышно тих
Легко в их сырости приятной
И веет на душу от них
Какой-то глушью благодатной.
Скорей туда — в родную глушь!
Там можно жить, не обижая
Ни божьих, ни ревижских душ
И труд любимый довершая.
Там стыдно будет унывать
И предаваться грусти праздной
Где пахарь любит сокращать
Напевом труд однообразный.
Его ли горе не скребет? —
Он бодр, он за сохой шагает.
Без наслажденья он живет
Без сожаленья умирает.
Его примером укрепись
Сломившийся под игом горя!
За личным счастьем не гонись
И Богу уступай — не споря…
1856-1857