Литературная жизнь Шукшина продолжалась пол¬тора десятилетия. Как мера писательской жизни этот срок очень мал. Но за это время проявился выдающий¬ся писательский талант. Как писатель Шукшин сло¬жился быстро, практически с первых своих произведе¬ний. И теперь мы с полным правом можем говорить об особом «шукшинском герое».
На первый взгляд это обыкновенные, ничем не при¬мечательные люди, те, которые живут рядом с нами и которых мы порой просто не замечаем. И вовсе не множество разных типов писал Василий Шукшин, а один психологический тип, вернее, одну судьбу, ту самую, о которой критики говорили неопределенно: «шукшинская жизнь». Именно так охарактеризовал творчество Шукшина Л. Аннинский. В самом деле, при всей разности характеров всех героев писателя объединяет что-то одно. В них изначально заложено стремление к доброте, милосердию, великодушию и че¬му-то светлому, чистому и прекрасному, что неизменно присутствует рядом с нами. Только они за внешней обыденной жизнью сумели не только разглядеть эти нравственные идеалы, но и жить в соответствии с ни¬ми. Важно за внешней простотой понять их душу. Это пытается нам показать автор в рассказе «Солнце, ста¬рик и девушка».
Девушка встречает на берегу слепого старика. Де¬вушка — художница, и ее поражает колоритная внеш¬ность деда, а точнее сказать, те обязательные атрибу¬ты, которые по традиции считаются характерными приметами так называемого «народного типа»: руки, морщины, свидетельствующие о том, какую трудную жизнь прожил этот старик. Однако, начав рисовать его портрет, девушка вскоре начинает понимать, что есть в этом старике что-то, несомненно, более значимое и, главное, более своеобразное, нежели то, о чем могут сказать эти традиционные атрибуты. «Девушка не по¬нимала: то ли ей жаль старика, то ли она странно удивлена его странным спокойствием и умиротворенно¬стью». Она так и не успела разобраться в своих мыслях, уловить и наметить тот новый контур, по которому она должна была заново осмыслить этот образ, — старик внезапно умер. Но какой-то сдвиг, пускай и не вполне осознанный, в ней все же произошел. «Девушка вышла из ограды. На улице прислонилась к плетню и заплака¬ла. Ей было жаль дедушку. И жаль было, что она никак не сумела рассказать о нем. Но она чувствовала сейчас какой-то более глубокий смысл и тайну человеческой жизни и подвига и, сама об этом не догадываясь, стано¬вилась намного взрослей».
Разобраться в своей жизни, понять ее нравственные идеалы пробует шорник Антип Калачиков. Антип — ши¬рокая и в то же время какая-то удивительно застенчи¬вая и деликатная душа. Всю жизнь он исправно шил хо¬муты, сбруи, седелки, безропотно сносил нерассуждаю¬щее самодержавие жены, хотя и имел по этому поводу свое, особое мнение. А мнение это вот какое: «…я вот всю жизнь думал и выдумал себе геморрой. Работал! А спро¬сите, чего хорошего видел? Да ничего. Люди хоть сра¬жались, восстания разные поднимали, в гражданской участвовали, в Отечественной… Хоть уж погибли, так ге¬роически. А тут как сел с тринадцати годков и сижу — скоро семьдесят будет. Вот такой терпеливый! Теперь, что я, спрашивается, работал? Насчет денег никогда не жадничал, мне плевать на них. В большие люди тоже не вышел. И специальность моя скоро отойдет даже: не нужны будут шорники. Для чего же, спрашивается, мне жизнь была дадена?» Но этот монолог вовсе не за¬поздалое раскаяние в том, что жизнь прожита впустую.
Нет, жизнь Антип прожил в общем-то неплохую. Были в ней и радости, и горести, будни и праздники, наконец, были дети — двенадцать человек поставил на ноги. Пе¬чаль его не о том, не о долгих годах, заполненных тру¬дом, не об исправно исполненном долге, не о том, что жизнь чего-то недодала ему. Печаль его о другом — о том, что обкрадывают самих себя люди, за повседнев¬ными своими заботами забывая о простом внимании друг к другу и душевной чуткости, без которых даже и доб¬рые их дела не согреют душу, не помогут жить. Духов¬ность простых, но таких нужных радостей — вот что не хватает в жизни. В самом Антипе эта жизнь духа тепли¬лась всегда. И хотя не возгоралась она в сильное и яркое пламя, постоянно подавляемое все теми же житейскими заботами, но свое право на нее он не только чувствовал, но и умел подчас весьма решительно отстаивать, когда люди посягали на него слишком уж бесцеремонно. Так, например, когда Марфа бросила в печь его балалайку, его «страсть… его бессловесную глубокую любовь всей жизни», безропотный и кроткий Антип, наверное, впер¬вые в жизни взбунтовался: «Антип пошел во двор, взял топор и изрубил на мелкие кусочки все заготовки хому¬тов, все сбруи, седла и уздечки. Рубил молча, аккуратно. На скамейке… После этого Антип пил неделю, не заявля¬ясь домой. Потом пришел, повесил на стену новую бала¬лайку и сел за работу». Всевластия Марфы он, конечно, не поколебал, но та отныне поняла, что терпение мужа имеет предел, преступать который нельзя. И в минуты душевной близости они размышляют о жизни и Марфа просит прощения: «Антип, а Антип! Прости ты меня, ес¬ли я чем-нибудь тебя обижаю». Может, жизнь их и не изменится: по-прежнему будет Антип сносить женины нападки со снисходительно-добродушной усмешкой. Но они будут знать, что у них обоих существует «запас доб¬роты», с которым можно жить долго. Именно это поня¬тие и является главным во всем творчестве Шукшина. Каких бы проблем он ни касался — от судьбы слепого гармониста Гани Козлова до героической трагедии
Степана Тимофеевича Разина, — доброта как высший нравственный идеал присутствует в его героях.
Естественность, простота, какая-то трогательность отношений живет в семье Ваньки Колокольникова («Да¬лекие зимние вечера»), наивно-простодушная и опять- таки совершенно по-особому трогательная открытость радостям бытия роднит и уравновешивает старого и ма¬лого — деда и внука («Демагоги»). Даже к смерти герои Шукшина относятся философски — просто и естествен¬но. Вот как помирал один из них: «До полудня он тер¬пел, ждал: может, отпустит, может, оживеет маленько под сердцем — может, покурить захочется или попить. Потом понял: это смерть». Но удивительное дело — старик вовсе не думает о себе, о своей жизни, он боится, что зимой хлопотно помирать, да и могилку-то на моро¬зе не так просто выдолбить. Старик беспокоится и о своей жене: одна остается. Поэтому он ее наставляет: «Перво-наперво подай на Мишку на алименты. Скажи: «Отец помирал, велел тебе докормить мать до конца. Скажи. Если он, окаянный, не очухается, подавай на алименты. Стыд стыдом, а дожить тоже надо. Пусть лучше ему будет стыдно. Маньке напиши, чтоб пар¬нишку учила. Парнишка смышленый, весь «Интернаци¬онал» назубок знает. Скажи: «Отец велел учить». — Старик устал и долго опять молчал и смотрел в по¬толок. Выражение его лица было торжественным и строгим». Вот так холодно и просто умирает старик. Он не страшится смерти вовсе не потому, что обладает ка¬ким-то особым мужеством, не потому, что не понимает всей жуткой значительности этого события. Просто смерть для него — факт настолько естественный, на¬столько заданный самими условиями человеческой жизни, что не требует, не предполагает никакой эмоциональ¬ной оценки. Поэтому вся его подготовка к смерти состоит лишь в том, чтобы, как перед дальней дорогой, успеть дать нужные распоряжения по хозяйству, избавить до¬машних от лишних расходов на проводы. Состояние духа его настолько непоколебимо, что он не утрачивает ни одной, даже самой мелкой черточки своего обычного поведения, своего характера, даже со старухой он бра¬нится совершенно по-прежнему. Отношение старика к «вечным проблемам» соответствует его высокому ду¬ховному облику и нравственным идеалам.
Но шукшинские герои не останавливаются на достиг¬нутом. Они совершенствуются, стремятся к лучшему. Петр Ивлев из повести «Там, вдали» — мечтатель. Ино¬гда фантазии уносят его далеко от будничной жизни. В его душе живет тяга к прекрасному, возвышенному, к которому он стремится всей душой. В нем заложены те высокие нравственные идеалы, которые должны быть изначально в человеке и которые сохранились в народ¬ной жизни: уважение к труду, высокое чувство долга, ответственность и, конечно же, доброта. Петр Ивлев стремится душой в даль, в неизведанное, потому что ве¬рит в то, что хорошее, чистое и прекрасное будет только в будущем: «А за селом открывалась даль, всхолмлен¬ная, в лесах, но необозримо широкая, раздольная. Пред¬ставилось Петру, что надо идти ему в эту даль — незна¬комую, необъятную. Непривычно, чуть страшновато, но уже думалось о том, что будет там, вдали. Уже шагал он туда и остановить его было нельзя. Именно от того, что непривычно и неведомо и неоглядно широко, манило и влекло туда».
Мне кажется, своими рассказами, повестями Шук¬шин тоже хочет показать нам даль, где нет места под¬лости и злу, несправедливости и обману, где царит лю¬бовь, милосердие, красота. И можем мы туда дойти или нет — зависит только от нас самих.
