У Шукшина-писателя есть свойство, которое сразу бросается в глаза, стоит только прочитать его произведе¬ния: он любит всех своих героев. У него нет разделения на положительных и отрицательных героев, все они про¬сто живые люди с их достоинствами и недостатками. И ко всем он относится совершенно одинаково. И не только любит, но и утверждает доброе к ним отношение и через это пытается познать человека. Он никогда не показывает торжества добра над злом, но подчеркива¬ет, что жизнь сложна и противоречива. Одним словом, Шукшин анализирует явления, опираясь не только на свою нравственную оценку, но и на учет их реального места в действительности. В своей статье «Нравствен¬ность есть Правда» Шукшин подчеркивает, что правди¬вое изображение действительности не есть ее фотогра¬фирование. И нравственность — это не просто Правда с большой буквы. С этой позиции и следует рассматри¬вать рассказ «Чудик». У Шукшина много героев, кото¬рых называют «чудиками» и которые на самом деле та¬ковыми не являются. И. Дедков сказал по этому поводу: «Большие чудаки эти «чудики», но какого элементарно¬го чуда они хотят, за какое будничное чудо они борют¬ся! За вежливость продавцов, мелких начальников и вахтеров, за то, чтобы медицинские сестры умели де¬лать уколы, а телевизионные мастера могли на досуге философствовать…»
Если внимательно прочитать рассказ «Чудик», то возникает вопрос: а можно ли принимать это название за чистую монету, то есть является ли этот герой чуди¬ком на самом деле? На первый взгляд — да. «Чудик об¬ладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось. Он не хотел этого, страдал, но то и дело вли¬пал в какие-нибудь истории — мелкие, впрочем, но до¬садные». Он казался одним из тех людей, про которых принято говорить «двадцать два несчастья». Первые его приключения, случившиеся с ним во время поездки к брату, как будто подтверждают такое мнение. Однако уже разговор с соседями в самолете и история с теле¬граммой заставляют нас задуматься: может, невезу- честь Василия Егоровича не столько его судьба, сколько его натура. Он добрый человек, простодушный и очень непосредственный. Об этом можно судить из эпизода в поезде, когда он рассказывает историю, по его мнению очень забавную, которая случилась в деревне. Герой не знает, что это — широко известная, существующая у многих народов мира легенда, поэтичная и мудрая притча о матери. Но хуже другое — эта легенда для не¬го просто забавный случай, анекдот.
Причины невезучести Чудика в том, что представ¬ления его об окружающей действительности во многом не соответствуют тому порядку вещей, который в ней объективно наличествует. Но кто же виноват в этом? Чудику ли надо подняться до уровня действительности или же она сама должна проявить какое-то дополни¬тельное, особое «понимание», чтобы с Василием Егоро¬вичем перестали, наконец, случаться неприятности. Но ведь он не переменится — он такой, какой есть. Он по- прежнему будет лезть к людям со своей услужливос¬тью, со своей радостной готовностью к общению, со сво¬им искренним непониманием того, что людям не всегда доставляет радость общение с ним. Но ведь не все же его поступки нелепы. Может же он хоть иногда рас¬считывать если не на понимание, то по крайней мере на простую человеческую снисходительность. Надо от¬дать должное, что все его поступки совершаются из добрых побуждений. А может, мы просто по привычке не хотим понять этого человека? Этот вопрос и пытает¬ся поставить Шукшин, выводя на сцену Софью Ива¬новну, сноху Чудика. И отвечает на него совершенно однозначно. Какою бы несуразной ни выглядела ис¬тория с детской коляской, все же абсолютная челове¬ческая доброта бесспорно на стороне главного героя. «Смягчающие обстоятельства» его неуклюжей услуж¬ливости гораздо серьезнее, чем его вина. И страдает здесь Василий Егорович уже не столько вследствие своей очередной промашки, сколько оттого, что люди на этот раз не проявили элементарной человеческой чуткости. Сто раз не понятый, в этом случае он сам су¬дит человеческое непонимание.
Но кто же такой Василий Егорович Князев? Обык¬новенный человек, который уже самим фактом своего существования в какой-то степени укоряет очерствев¬шее в ходе цивилизации общество. Но его нельзя пред¬ставлять как некоего праведника, доброта и непосредст¬венность которого должны заставить нас задуматься о нашем собственном нравственном несовершенстве. Тем более что сам автор не заканчивает рассказ на этой сострадательной ноте. «Домой Чудик приехал, когда шел рясный парной дождик. Чудик вышел из автобуса, снял новые ботинки, побежал по теплой мокрой зем¬ле — в одной руке чемодан, в другой ботинки. Подпры¬гивал и громко пел: “Тополя-а, тополя-а”».
Василий Егорович снова весел и беззаботен. Потря¬сение, испытанное Чудиком в доме брата, не оставило в его душе никакого следа. Даже песенку он поет ту же самую, что в начале своего путешествия. В заключение Шукшин так говорит о своем герое: «Звали его Василий Егорович Князев. Было ему тридцать девять лет от ро¬ду. Он работал киномехаником в селе. Обожал сыщи¬ков и собак. В детстве мечтал быть шпионом». Здесь автор показывает те же контрасты, которые изначаль¬но заложены в самой натуре героя. И то же единство. Он любил собак по своей природной доброте и потому еще, конечно, что встречал с их стороны полное «пони¬мание»; обожал сыщиков, потому что сам не мог быть похожим на них, и по той же причине «в детстве меч¬тал быть шпионом».
Чудик — натура вполне заурядная. В обычной по¬вседневной жизни мы просто могли бы не заметить его. Писатель сумел увидеть эту личность и показать во всем ее противоречивом единстве и характерности. Ва¬силий Егорович — существо робкое, инертное, и судьба его при всей трогательности малоинтересна. Никаких основных выводов ни для кого не следует из нее делать. Нельзя, конечно, обойти вопросы гуманизма, которые все же требуют, чтобы люди при встрече с такими вот чудиками проявляли больше чуткости, терпимости или даже участия. Но мы так устроены, что считаемся лишь с тем, что так или иначе касается нас самих, участвует в нашей жизни — положительным ли, отрицательным ли образом. Чудики вроде Василия Егоровича для нас не то чтобы совсем безразличны, но просто у нас не хватает обычно ни времени, ни великодушия, чтобы вникнуть во все «уважительные» причины их нелепых поступков. А может быть, потому, что сами они не дела¬ют ничего для того, чтобы их воспринимали всерьез. Ибо при каждом своем невольном столкновении с дей¬ствительностью они только и могут, что виновато поти¬рать полученный синяк и задавать себе недоуменно-го¬рестный вопрос: «Да почему же я такой есть-то?»
Шукшина интересуют не всякие проявления ха¬рактера и не любые способы их изображения. Подроб¬ное и ровное описание чувств и поступков героев ему чуждо. Его излюбленный изобразительный прием — афоризм, дерзкий и изящный парадокс. Поэтому опре¬деленные стороны человеческих характеров, которые он хочет показать, он рассматривает в определенных жизненных ситуациях, оттеняя их контрастными сто¬ронами. Это сочетание и придает его героям ту нео¬бычность, ту «прекрасную неправильность, которая и делает их в наших глазах странными людьми», чуди¬ками. Недаром сам писатель сказал: «Мне кажется, са¬мый простой эпизод, случай, встреча могут стать пред¬метом искусства, и чем проще этот эпизод, случай, тем больше простора для художника».
