Безусловно, Гончаров рассматривает проблему упадка русского дворянства, однако рассматривает ее не с позиций обличения, а с точки зрения человека, стремящегося понять смысл и последствия перемен, происходящих в русском обществе. Дворянство, принадлежность к которому обусловила характер гончаровского героя, было носителем высоких культурных традиций и одновременно сохраняло органические связи с народной почвой; именно дворянство выработало русскую личность и дало лучшие ее образцы в своих представителях. Но оно оказалось несостоятельным в условиях изменившегося общества, втянутого в гонку буржуазного «прогресса».
Обломов сознает свою непригодность к «делу», неспособность к штольцевской дисциплине и, так сказать, к активной жизненной позиции. Но при этом он не столько сознает, сколько ощущает, что его упрямое противостояние «прогрессу» не лишено смысла. Следует ли состояние внутренней гармонии, которое столь дорого герою, разменивать на практическую выгоду и карьерный рост, наличное или даже общественное благополучие? Не дороже ли внутреннее состояние человека внешнего жизненного успеха?
Потому-то Обломов столь упорно отстаивает неприкосновенность своей духовной жизни, отгораживается своим безобразным бытом, апатией от агрессивных требований русской действительности середины XIX века. Бесспорно, лень и неповоротливость Обломова могут быть объяснены его социальным происхождением, но и присущие герою врожденное благородство и безупречная честность — также часть его сословного наследия. «Обломовщина» мгновенно слетает с Ильи Ильича, когда негодяем задета честь его друга и возлюбленной. В этой сцене с Тарантьевым он — рыцарь, великолепный в своем благородном гневе.
Штольц (по-немецки — «гордый») ценит ум и душу своего друга, именует его поэтом, философом, актером. Однако за Штольцем стоят другая культурная традиция, другие ценностные приоритеты, и потому в его отношении к Илье Ильичу есть оттенок снисходительного пренебрежения. Прозаический немец Штольц — наследник протестантской культуры и носитель индивидуалистического типа сознания, характерного для буржуазной цивилизации. Русский мечтатель Обломов — наследник многовековой общинной культуры, патриархального жизненного уклада. Проблема несовместимости двух «миров» — патриархально-дворянского в лице Обломова и буржуазного в лице Штольца — имеет не только культурно-исторический, по и философский аспект. Если жизненный сценарий Штольца определяется вопросом «Как жить?», то философский поиск Обломова направлен на решение вопроса «Зачем жить?».
Гончаров задумывал образ Штольца с намерением противопоставить апатичному, мечтательному Обломову энергичного, целеустремленного, практического деятеля, которому предстоит преобразить Россию. Однако жизненная правда повествования внесла существенные коррективы в художественно-идеологические расчеты автора. На фоне характера Обломова, органически вырастающего на » русской почве, Штольц выглядит героем странным, «о котором не знаешь, откуда и зачем он», как с некоторым недоумением признался сам романист.
О том, что Штольцу не удалось «перевесить» Обломова, свидетельствует и финал романа: деятельность Штольца находит окончательное завершение, успокоение в семейном благополучии в крымском имении, которое, по сути, та же Обломовка, только устроенная в новейшем вкусе.
Совместимы ли буржуазный прогресс и традиционные ценности, выработанные русской историей и культурой? Зачем живет человек? Какие потрясения ожидают Россию, какая уготована ей судьба? Роман Гончарова не дает ответа на эти вопросы, а лишь ставит их перед читателем. Для людей, подобных Штольцу, таких вопросов не существует, люди обломовского склада не готовы дать на них ответы. «Или я не понял этой жизни, — признается Обломов Штольцу, — или она никуда не годится…»
Современную действительность Обломов понял верно: в эпоху штольцев жизнь становится все более безразличной к человеку, все менее совместимой со светлыми началами человеческой природы. Но герой не нашем своего слова, чтобы ответить на вопросы своей эпохи, требующей от мыслящей части общества новой «идеи бытия», новой «идеи человека». Гончаров же не оставляет надежды найти такое слово в русской жизни.
