Вы находитесь: Главная страница> Достоевский Федор> Роман "Братья Карамазовы"

Сочинение на тему «Роман «Братья Карамазовы»»

Синтезом художественно-философских исканий Достоевского 70-х годов явился роман «Братья Карамазовы». Действие его происходит в глухой провинции, в дворянской семье Карамазовых. Русские писатели издавна искали и находили там цельные характеры, чистые страсти, духовные связи между людьми («ростовская» тема Л. Н. Толстого). Но времена изменились. Не таков городок Скотопригоньевск под пером Достоевского. Духовный распад проник уже и в патриархальную глушь.
По сравнению с предшествующими романами, в «Братьях Карамазовых» нарастает, набирает силу разобщение, рвутся связи между людьми. «Всякий-то теперь стремится отделить свое лицо наиболее, хочет испытать в себе самом полноту жизни, а между тем выходит изо всех его усилий вместо полноты жизни полное самоубийство» — так определяет состояние русского общества 70-х годов близкий автору герой романа — старец Зосима. Семья Карамазовых под пером Достоевского — это Россия в миниатюре: она начисто лишена теплых родственных уз. Глухая вражда царит между отцом семейства Федором Павловичем Карамазовым и его сыновьями: старшим Дмитрием, человеком распущенных страстей, Иваном — пленником распущенного ума, незаконнорожденным Смердяковым — лакеем по должности и по духу, и послушником монастыря, Алешей, тщетно пытающимся примирить враждебные столкновения, которые завершаются страшным преступлением — отцеубийством.
Достоевский показывает, что все участники этой драмы разделяют ответственность за случившееся и в первую очередь — сам отец с профилем римлянина времен упадка — символом разложения и распада человеческой личности.
Современное общество заражено тяжелой духовной болезнью — «карамазовщиной».
Суть ее заключается в доходящем до исступления отрицании всех святынь. «Я всю Россию ненавижу, Марья Кондратьевна,- признается Смердяков.- В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского… и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с». Тот же Смердяков «в детстве очень любил вешать кошек и потом хоронил их с церемонией. Он надевал для этого простыню, что составляло вроде как бы ризы, и пел и махал чем-нибудь над мертвою кошкой, как будто кадил». «Смердяковщина» — лакейский вариант «карамазовщины» — наглядно обнажает суть этой болезни: извращенную любовь к унижению, к надругательству над самыми светлыми ценностями жизни. Как говорится в романе, «любит современный человек падение праведника и позор его».
Главным носителем «карамазовщины» является Федор Павлович, испытывающий сладострастное наслаждение от постоянного унижения истины, добра и красоты.
Его плотская связь с дурочкой Лизаветой Смердящей, плодом которой является лакей Смердяков,- циничное надругательство над святыней любви.
Сладострастие Федора Павловича — чувство отнюдь не просто животное и далеко не безотчетное.

нюдь не просто животное и далеко не безотчетное. Это сладострастие с идеею, головное, сознательное, вызывающее, это своеобразная форма полемики с добром. Карамазов вполне сознает всю низость своих побуждений и поступков, получая циничное наслаждение в унижении добра. Его все время тянет к тому, чтобы наплевать в святом месте. Он устраивает сознательно скандал в келье старца Зосимы, а потом идет с теми же целями на обед к игумену: «Ему захотелось всем отомстить за свои собственные пакости. „Ведь уж теперь себя не реабилитируешь, так давай-ка я им еще наплюю до бесстыдства: не стыжусь, дескать, вас, да и только!“ „Карамазовщина“ пронизала все поры современного общества в верхних слоях и уже заражает лакейское их окружение. Иван не без карамазовского цинизма предрекает смердяковым большое будущее на случай, когда в России „ракета загорится“, то есть случится революция: „Передовое мясо, впрочем, когда срок наступит… Будут другие и получше… Сперва будут такие, а за ними получше“. Отличительным свойством „карамазовщины“ является циническое отношение к кормильцу нации — русскому мужику: „Русский народ надо пороть- с…“ В карамазовской психологии все высшие ценности жизни попираются ногами, затаптываются во имя исступленного самоутверждения. В монастыре рядом со святым старцем Зосимой появляется отец Ферапонт. Внешне этот человек стремится к абсолютной „праведности“, ведет аскетический образ жизни, истощает себя постами и молитвами. Но в чем источник „праведности“ Ферапонта, каков ее побудительный мотив? Оказывается — это ненависть к старцу Зосиме и стремление возвыситься над ним. Катерина Ивановна добра к своему обидчику Мите из глубокой, затаенной ненависти к нему, из чувства уязвленной гордости. Добродетели превращаются в исступленную форму самоутверждения, в великодушие эгоизма. Точно так же эгоистически- великодушно „любит“ человечество Великий инквизитор в сочиненной Иваном легенде.
В мире Карамазовых все связи между людьми извращаются, принимают преступный характер, так как здесь каждый стремится превратить окружающих в „подножие“, в пьедестал для своего эгоистического „я“. Мир Карамазовых един, но „единство“ это удерживается не добром, а взаимной ненавистью, злорадством. Это мир, по которому пробегает цепная реакция преступности.
Кто из сыновей является убийцей отца? Иван не убивал, однако мысль о допустимости, дозволенности отцеубийства впервые сформулировал он. Дмитрий тоже не убивал Федора Павловича, но в порыве ненависти к отцу стоял на грани преступления. Убил отца Смердяков, но лишь доведя до логического конца мысли, брошенные Иваном, и страсти, бушующие в озлобленной душе Дмитрия.
В мире Карамазовых принципиально не восстановимы четкие моральные границы преступления: все в разной мере, но виноваты в случившемся, потенциальная преступность царит в общей атмосфере взаимной ненависти и ожесточения.

.
Виновен каждый человек в отдельности и все вместе, или, как говорит старец Зосима, «воистину каждый перед всеми за всех и за все виноват, помимо грехов своих». «Помни особенно, что не можешь ничьим судьею быти. Ибо не может быть на земле судья преступника, прежде чем сей судья не познает, что и он такой же точно преступник, как и стоящий перед ним, и что он-то за преступление стоящего перед ним, может, прежде всех и виноват».
«Карамазовщина», по Достоевскому,- это русский вариант болезни всего европейского человечества, болезни цивилизации. Причины ее заключаются в утрате цивилизованным человечеством сверхличных нравственных ценностей, в грехе «самообожествления». Вся верхушка русского общества, вслед за передовой частью западноевропейского, обожествляет свое «я» и разлагается.
Наступает кризис гуманизма, который в русских условиях принимает формы особенно откровенные и вызывающие: «Если вы желаете знать,- рассуждает Смердяков,- то по разврату и тамошние, и наши все похожи. Все шельмы-с, но с тем, что тамошний в лакированных сапогах ходит, а наш подлец в нищете смердит и ничего в этом дурного не находит». Истоки западноевропейской и русской буржуазности Достоевский видел не в экономических законах развития общества, а в духовном кризисе современного человечества, причины которого в «усиленно сознающей» себя личности, утратившей веру, выпрямляющий человека нравственный идеал. По формуле Ивана Карамазова, «если Бога нет, то все позволено». Кризис безверия захватил не только светские, но и церковные круги. В главе «Pro и contca» устами Ивана Карамазова Достоевский развертывает беспримерную в истории атеизма критику консервативных сторон исторического христианства. Герой доказывает несовместимость пассивного принятия трех опорных точек религии (акта грехопадения, акта искупления и акта вечного возмездия за добро и зло) с нравственным достоинством человека. Согласно христианскому воззрению все человечество ответственно за грех родоначальников своих, Адама и Евы, изгнанных Богом из рая. Поэтому земная жизнь является искуплением первородного греха, юдолью страдания, духовных и физических испытаний и невзгод. Христианин должен терпеть и смиренно переносить эти испытания, уповая на Страшный суд в загробной жизни, где каждому будет воздано Высшим Судьей за добро и зло. В фундаменте христианского миросозерцания есть соблазн фаталистического, пассивного приятия всех унижений и обид, соблазн нравственного самоустранения от господствующего на земле зла. Иван, зная этот христианский соблазн и опираясь на него, предлагает послушнику Алеше неопровержимые, по его мнению, аргументы, направленные против «мира Божия». Это страшные, потрясающие душу рассказы о действительных фактах страдания детей. Иван задает Алеше трудный вопрос о цене будущей «мировой гармонии», о том, стоит ли она хотя бы одной слезинки ребенка. Может быть, есть Бог и есть будущая гармония в царстве Его, но Иван не хочет быть в числе избранников и «билет» на вход в царство Божие почтительно возвращает Творцу вселенной.

сть будущая гармония в царстве Его, но Иван не хочет быть в числе избранников и «билет» на вход в царство Божие почтительно возвращает Творцу вселенной.
Факты страдания детей, которые приводит Иван, настолько вопиющи, что требуют немедленного отклика, живой, активной реакции на зло. И даже «смиренный послушник» Алеша не выдерживает предложенного Иваном искушения и в гневе шепчет: «Расстрелять». Расстрелять того генерала, который по жуткой прихоти затравил псами на глазах у матери ее сынишку, случайно подбившего ногу любимой генеральской собаке. Не может сердце человеческое при виде детских слез и мольбы к Боженьке успокоиться на том, что они необходимы в этом мире во искупление грехов человеческих. Не может человек оправдать детские страдания упованиями на будущую гармонию и райскую жизнь. Слишком дорогая цена для вечного блаженства! Не стоит оно и одной слезинки невинного ребенка! Иван действительно указывает христианской религии на вопросы, трудно разрешимые для сердца человеческого. Причем с его аргументами против страдания детей солидарен и сам Достоевский. Видно, что в определенной мере писатель разделяет бунтарский пафос Ивана. В какой? Попытаемся разобраться и понять.
Достоевский отрицает вслед за Иваном религиозно-фаталистический взгляд на мир, свойственный консервативным кругам русских церковников и их идеологов (вспомним учение Константина Леонтьева). Достоевский против самоустранения человека от прямого участия в жизнестроительстве более совершенного «мира сего». Вслед за Иваном он настаивает на необходимости живой реакции на зло, на страдания ближнего. Писатель критически относится к оправданию страданий актом грехопадения, с одной стороны, и будущей гармонией, будущим Страшным судом, с другой. Человек, по Достоевскому, призван быть активным строителем и преобразователем этого мира. Поэтому писателя не устраивает в бунте Ивана не протест против страданий детей, а то, во имя чего этот протест осуществляется.
При внимательном и вдумчивом прочтении романа можно заметить в логике Ивана Карамазова существенный, типично «карамазовский» изъян. Приводя факты страдания детей, Иван приходит к умозаключению: вот он каков, мир Божий. Но действительно ли в своем богоборческом бунте Иван воссоздает объективную картину мира? Нет. Это не та картина, где добро борется со злом. Это коллекция с карамазовским злорадством подобранных фактов страданий детей на одном полюсе и жестокости взрослых на другом. Иван несправедливо и предвзято судит о мире Божием, он слишком тенденциозен и, подобно Раскольникову, несправедлив.
Исследователи Достоевского заметили, что суд Ивана перекликается в романе с тем судом, который следователь и прокурор ведут над Дмитрием Карамазовым и где приходят к заключению, что именно он — отцеубийца. Эта связь в самом характере, в самой методе следствия. Как фабрикуется ложное обвинение Дмитрия в преступлении? Путем тенденциозного (предвзятого) подбора фактов: следователь и прокурор записывают в протокол лишь то, что служит обвинению, и пропускают мимо ушей то, что ему противостоит.

следователь и прокурор записывают в протокол лишь то, что служит обвинению, и пропускают мимо ушей то, что ему противостоит. К душе Мити слуги официального закона относятся так же несправедливо и безжалостно, как Иван к душе мира. Светлому духу, который удержал Митю на пороге преступления, следователь не поверил и в протокол это не внес.
В обоих случаях суд строится на упрощенных представлениях о мире и душе человеческой, об их внутренних возможностях. Согласно этим упрощенным представлениям душа взрослого может исчерпываться безобразием и злодейством. И для Ивана Митя — только «гад» и «изверг». Но вот суждение о Мите другого, близкого к нему человека: «Вы у нас, сударь, все одно как малый ребенок… И хоть гневливы вы, сударь, но за простодушие ваше простит Господь». Оказывается, ребенок есть и во взрослом человеке. Не случайно неправедно осужденный Дмитрий говорит: «Есть малые дети и большие дети. Все — дите». Так и в мире нет детей самих по себе и взрослых самих по себе, а есть единая, живая, неразрывная цепь человеческая, где «в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается». И если ты действительно любишь детей, то должен любить и взрослых. Наконец, к страданиям взрослых, которых Иван обрекает на муки с равнодушием и затаенной злобой, неравнодушны именно дети. Смерть Илюшечки в романе — результат душевных переживаний за отца, оскорбленного Митей Карамазовым.
Итак, Достоевский не принимает бунта Ивана в той мере, в какой этот бунт индивидуалистичен. Начиная с любви к детям, Иван заканчивает презрением к человеку, а значит, и к детям в том числе. Это презрение к духовным возможностям мира человеческого последовательно завершается в сочиненной Иваном «Легенде о Великом инквизиторе». Действие легенды совершается в католической Испании во времена инквизиции. В самый разгул преследований и казней еретиков Испанию посещает Христос. Великий инквизитор, глава испанской католической церкви, отдает приказ арестовать Христа. И вот в одиночной камере инквизитор посещает Богочеловека и вступает с ним в спор.
Он упрекает Христа в том, что тот совершил ошибку, когда не прислушался к искушениям дьявола и отверг в качестве сил, объединяющих человечество, хлеб земной, чудо и авторитет земного вождя. Заявив дьяволу, что «не хлебом единым жив человек», Христос не учел слабости человеческие. Массы всегда предпочтут «хлебу духовному», внутренней свободе, хлеб земной. Человек слаб и склонен верить чуду более, чем возможности свободного мироисповедания. И наконец, культ вождя, страх перед государственной властью, преклонение перед земными кумирами всегда были типичными и останутся таковыми для слабого человечества.
Отвергнув советы дьявола, Христос, по мнению инквизитора, слишком переоценил силы и возможности человеческие. Поэтому инквизитор решил исправить ошибки Христа и дать людям мир, достойный их слабой природы, основанный на «хлебе земном, чуде, тайне и авторитете».

тайне и авторитете». Царству духа Великий инквизитор противопоставил царство кесаря-вождя, возглавившего человеческий муравейник, казарменный коммунизм, стадо обезличенных, покорных власти людей. Царство Великого инквизитора — государственная система, ориентирующаяся на посредственность, на то, что человек слаб, жалок и мал.
Однако, доводя логику Великого инквизитора до парадокса, автор легенды обнаруживает ее внутреннюю слабость. Вспомним, как Христос отвечает на исповедь инквизитора: «он вдруг молча приближается к нему и тихо целует его в бескровные девяностолетние уста». Что значит этот поцелуй? Заметим, что на протяжении всей исповеди Христос молчит и это молчание тревожит Великого инквизитора. Тревожит, потому что сердце инквизитора не в ладу с умом, сердце подсказывает односторонность его философии. Не случайно он развивает свои идеи как-то неуверенно, в настроении подавленном и грустном. А чуткий Христос подмечает этот внутренний разлад. На словах инквизитор невысокого мнения о возможностях человека. Но в самой ожесточенности бичевания «жалких человеческих существ» есть тайное ощущение слабости собственной логики, сердечное знание более высоких и идеальных стремлений. Лишь разумом инквизитор заодно с дьяволом, сердцем же он, как все Карамазовы,- с Христом! Такой же жалости и сострадания достоин и сам Иван, творец легенды.
Ведь и в его отрицаниях под корою индивидуализма и карамазовского презрения теплится скрытая любовь к миру и мука раздвоения. Ведь суть «карамазовщины» как раз и заключается в полемике с добром, тайно живущим в сердце любого, самого отчаянного отрицателя. Потому же Иван, сообщивший «Легенду» Алеше, твердит в исступлении: «От формулы „все позволено“ я не отрекусь, ну и что же, за это ты от меня отречешься, да, да?» Алеша встал, подошел к нему молча и тихо поцеловал его в губы. «Литературное воровство! — вскричал Иван, приходя вдруг в какой-то восторг,- это ты украл из моей поэмы!» Стихии карамазовского распада и разложения в романе противостоит могучая жизнеутверждающая сила, которая есть в каждом, но с наибольшей последовательностью и чистотой она воплощается в старце Зосиме и его ученике Алеше. «Все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается»,- утверждает Зосима. Мир говорит человеку о родственной, тесной, интимной зависимости всего друг от друга.
Человек жив ощущением этой родственной связи. Бессознательно, от высших сил мира он этим чувством наделен, оно космично по своей внутренней сути: «Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло все, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным; если ослабевает или уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе. Тогда станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь ее. Мыслю так».
Карамазовский распад, по Достоевскому,- прямое следствие обособления, уединения современного цивилизованного человечества, следствие утраты им чувства широкой вселенской связи с миром горним и высшим, превосходящим животные потребности его земной природы.

о Достоевскому,- прямое следствие обособления, уединения современного цивилизованного человечества, следствие утраты им чувства широкой вселенской связи с миром горним и высшим, превосходящим животные потребности его земной природы. Отречение от высших духовных ценностей ведет человека к равнодушию, одиночеству и ненависти к жизни.
Именно по такому пути идут в романе Иван и Великий инквизитор. На этот же путь вступает противник Зосимы, монах Ферапонт.
Достоевский считает, что и консервативная часть духовенства тоже теряет великое чувство родственной любви к миру. Не случайно идеалом официального монашеского жития является отрешенная от мира святость, идея личного спасения.
Другой идеал утверждает в романе старец Зосима и стоящий за ним Достоевский. Религиозный подвижник здесь уходит не ради спасения своей души от мирских страданий и бед в монастырское уединение, не стремится к полной изоляции. Напротив, он тянется в мир, чтобы родственно сопереживать вместе с людьми все грехи, все зло мирское. Его доброта и гуманность основаны на вере в божественное происхождение каждого человека.
Нет на земле такого злодея, который бы тайно не чувствовал великую силу добра. Ведь и сладострастие Федора Павловича Карамазова вторично: его исток в полемике с добром и святыней, тайно живущими в душе даже такого пакостника.
Именно потому, что Божественная сущность есть в каждом из людей, доброта подвижников Достоевского демократична до утопического максимума: «Все пойми и все прости. Чтобы переделать мир по-новому, надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Раньше, чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства. Никогда люди никакою наукой и никакою выгодой не сумеют безобидно разделиться в собственности своей и в правах своих. Все будет для каждого мало, и все будут роптать, завидовать и истреблять друг друга. Вы спрашиваете, когда сие сбудется. Сбудется, но сначала должен заключиться период человеческого уединения… Но непременно будет так, что придет срок и сему страшному уединению, и поймут все разом, как неестественно отделились один от другого… Но до тех пор надо все-таки знамя беречь и нет-нет, а хоть единично должен человек вдруг пример показать и вывести душу свою из уединения на подвиг братолюбивого общения, хотя бы даже и в чине юродивого. Это чтобы не умирала великая мысль».
Достоевский высказывает еретическую с точки зрения консервативной религиозности мысль, что и отрекшиеся от Христа люди, и бунтующие против него в существе своем того же самого Христова облика. «Да и греха такого нет, и не может быть на всей земле, какого бы не простил Господь воистину кающемуся». Отсюда идет поэтизация Достоевским святости этой земной жизни.
Алеша говорит Ивану:
«Ты уже наполовину спасен, если жизнь любишь». Отсюда же — культ «священной Матери — сырой земли»: «не проклято, а благословенно все на земле».
Такая философия далека от византийских, суровых догматов, согласно которым мир во зле лежит, а идеал жизни христианина — отрешенная от мира святость.

ка от византийских, суровых догматов, согласно которым мир во зле лежит, а идеал жизни христианина — отрешенная от мира святость.
«Все эти надежды на земную любовь и на мир земной можно найти и в песнях Беранже, и еще больше у Ж. Занд»,- упрекал Достоевского К. Леонтьев. Все это далеко, очень далеко, по Леонтьеву, от истинного православия, которое считает «горе, страдания, обиды» — «посещением Божиим». Достоевский же «хочет стереть с лица земли эти полезные обиды». Мир и благоденствие человечества на земле, по Леонтьеву, вообще невозможны: «Христос нам этого не обещал».
Христос Достоевского близок не ортодоксально-церковному, а народному пониманию: он щедрее и человечнее того Христа, которого канонизировала консервативная церковность.
В личности Христа Ф. М. Достоевский видел некий намек на отдаленное будущее всего человечества. Это высший идеал, к которому стремится и которого достигнет человек. Но не в одиночку, а всем миром, общими усилиями человечество приблизится к нему через родственную, братскую любовь всех людей друг к другу и к общей их матери-природе.