Годы создания романа «Преступление и наказание» (1865-1866) для Достоевского были очень тяжелыми: незадолго перед тем умерли жена, брат и близкий друг и сотрудник А. Григорьев. Писателя обступило вдруг не только полное одиночество, но и десять тысяч вексельного долга и пять тысяч «на честное слово». Достоевский находился на грани отчаяния. «О друг мой, я охотно бы пошел опять в каторгу на столько же лет, чтоб только уплатить долги и почувствовать себя опять свободным», — писал он в марте 1865 года А.Е. Врангелю.
Жил Достоевский в это время в той части Петербурга, где селились обычно мелкие чиновники, ремесленники да студенты. И потому не случайно, что именно здесь явился перед ним образ Родиона Раскольникова, задавленного бедностью и мучительными вопросами бытия бывшего студента. Автор посетил его на той же улице и в том же доме, где обитал сам. И буквально с первых строк мы знакомимся с жилищем Раскольникова: «Каморка его приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру». Позднее в исповедальном порыве герой скажет: «А знаешь ли, Соня, что низкие потолки и тесные комнаты душу и ум теснят!» Это не случайная фраза в романе.
Но Раскольникова «теснили» не только низкие потолки, жизнь давила со всех сторон: он так беден, что пришлось оставить университет, настолько беден, что другой, «даже и привычный человек посовестился бы Днем выходить в таких лохмотьях на улицу», в какие был одет он. Раскольников давно должен был хозяйке за каморку, которую он занимал, и потому каждый раз испытывал «какое-то болезненное и трусливое ощущение», когда проходил мимо хозяйской кухни. Он уже заложил колечко — подарок сестры, на очереди — серебряные часы — последняя память об отце. Мать из скудной пенсии высылает ему деньги, чтобы он имел возможность окончить обучение, по той же причине сестра собирается выходить замуж за подлого человека… «С некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию», — приоткрывает автор то, что происходит в душе героя.
Но нужно оговориться: в состоянии душевной депрессии Раскольников находится не только из-за своего бедственного положения. Дело в том, что с недавних пор в его голове стала проклевываться некая мысль, которая уже не покидала его, терзала, преследовала и оформлялась в идею. В результате мучительных размышлений герой приходит к выводу, что «одно крошечное преступ- леньице» может загладиться «тысячами добрых дел». Казалось бы, тут простая арифметика, верный расчет. На чашу весов кладется, с одной стороны, смерть «глупой и злой старушонки», сосущей кровь из бедняков, наживающейся на их нищете, а с другой стороны — тысячи жизней, спасенных «от гниения и разложения». И такое преступление представляется Раскольникову и не преступлением вовсе, а торжеством справедливости.
Долго и мучительно вынашивал герой свою идею. Не столько за себя, за свою поруганную бедностью молодость страдал он душой, но за бедственное положение матери и сестры, за пьяную и обесчещенную девочку на Конногвардейском бульваре, за мученичество Сонечки, за трагедию семейства Мармеладовых, за всеобщую нужду, беспросветную и безысходную бессмыслицу жизни, которую нужно было как-то изменить. И, как возможный вариант, как ответ на нелепое положение вещей рождается теория Раскольникова, по которой во имя справедливости и прогресса кровь по совести может быть оправдана.
Сам герой так объясняет свою мысль: «Люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово». И если, допустим, человеку из второй категории для исполнения своей идеи (возможно, «спасительной для всего человечества») понадобится «перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может… дать себе разрешение перешагнуть через кровь». Но тут же Раскольников оговаривается: «Из этого, впрочем, вовсе не следует, чтобы Ньютон имел право убивать кого вздумается, встречных и поперечных, или воровать каждый день на базаре». По мысли автора теории, устранять можно только то, что мешает воплощению великой идеи. И только в таком случае преступление не может быть расценено как преступление, так как совершается не с корыстной целью, не ради выгоды, а для блага человечества.
Но, разделив людей на два разряда, бывает любопытно выяснить для себя, к какой категории ты сам относишься. И вот Раскольников решается на убийство старухи- процентщицы с тем, чтобы на ее деньги сделать людям добро, спасти близких, устроить свою судьбу наконец. Но настоящей причиной преступления является не это. Герой имеет смелость отбросить второстепенные оправдания и добраться до последней правды: «Не для того, чтобы матери помочь, убил я— вздор!— говорит он Соне. — Не для того я убил, чтобы, получив средство и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор! Я просто убил, для себя убил, для себя одного… Мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею…»
Раскольникову его эксперимент нужен для проверки своей способности на преступление, для выяснения того, к какому разряду людей он относиться, но в то же время он осознает, что сама постановка вопроса говорит о том, что он такой же «обыкновенный», как и все другие, так как «властелину» или «существу высшего порядка» и в голову бы не пришло задаваться таким вопросом.
Будучи человеком мягким и добрым, переживая в сердце своем все страдания человечества, Раскольников и до преступления чувствовал, что он не способен убить, что он не вынесет такого убийства. Его тошнило и бросало в ужас только от одной мысли, что он будет бить топором по голове, скользить в липкой и теплой крови… Временами он даже готов был отречься от своей идеи, настолько мучительно давалась она ему: «Пусть, пусть даже нет никаких сомнений во всех этих расчетах, будь это все… ясно как день, справедливо как арифметика. Господи! Ведь я все же равно не решусь! Я ведь не вытерплю, не вытерплю!… Господи! — молил он, — покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!»
Но «мечта» уже слишком глубоко вошла и жила в нем, чтобы так просто отделаться от нее. Уже не он управлял ею, а она вела его за собою, как лунатика. И преступление свершилось: убита старуха, убита безвинно сестра ее Лизавета, тихая и безответная, чья гибель совершенно не входила в планы Раскольникова. Но она стала невольной свидетельницей, следовательно, могла разрушить расчеты и намерения героя. Окажись тут и другие свидетели, и они могли бы разделить участь Лизаветы. Ради идеи Раскольников готов был и на другие жертвы. Об этом красноречиво говорит сцена, в которой герой, «сжимая топор в руке», стоял за дверью, когда перед ней некстати оказывается и Кох…
Достоевский показывает, как одно преступление неминуемо тянет за собой другое, требуя все больше и больше крови для осуществления дела, предпринятого будто с благонамеренной целью.
Весь месяц от убийства до признания проходит для героя в непрестанном напряжении, в непрекращающейся ни на минуту душевной муке. Раскольников переживает состояние бесконечной отъединенности от людей, оно охватывает его сердце «мертвым холодом», и это «ужасное ощущение» становится новой попыткой, расплатой за преступление.
Попытка жить и поступать не в согласии с сердцем и совестью, а по выработанной рассудком теории приводит героя к трагическому раздвоению. Он играет роль «властелина» и одновременно осознает, что эта роль не по нему. Он замышляет и совершает убийство, когда весь его облик восстает против этого. И потому он вправе был сказать потом Соне: «Я себя убил, а не старушку! Тут так-таки разом и ухлопал себя навеки!»
Убийство «чахоточной, глупой и злой старушонки», чья жизнь представляется не дороже жизни вши или таракана, все же открывает герою ту истину, что все люди связаны между собой незримыми нитями, что каждое человеческое существо — безусловная ценность и что нельзя насильно устранять любую жизнь без ущерба для собственного сердца, без непредсказуемых трагических последствий.
Если своей идеей решения «крови по совести» Раскольников делает шаг к нравственной катастрофе, то его человеческая сущность, его добрая и отзывчивая душа, не вынесшая страшного эксперимента, отвергает его теорию. Автор подводит героя и читателя к мысли, что никакие благонамеренные цели, никакая великая идея, будь она даже «спасительной для всего человечества», не могут оправдать никакого, даже самого «крошечного» преступления. Нельзя осчастливить человечество через насилие — вот главный нравственный урок, который мы выносим из романа Достоевского.
