Героиня романа Солженицына «В круге первом» дочь прокурора Клара твердо усвоила еще в школе, ка¬кая это скучная вещь — литература: «…ограниченный в своих дворянских идеалах Тургенев, связанный с на¬рождающимся русским капитализмом Гончаров. Лев Толстой с его переходом на позиции патриархального крестьянства…». Кларе, как и ее подругам, непонятно было, за что вообще этим людям такое внимание: «…они не были самыми умными (публицисты и критики и тем более партийные деятели были все умнее их), они час¬то ошибались, путались в противоречиях, где и школь¬нику было ясно, попадали под чужие влияния — и все- таки именно о них надо было писать сочинение». Те¬перь мы пишем сочинение о Солженицыне. Свое слово уже сказали о нем публицисты и критики. Но что бы о нем ни говорили, сегодня надо признать одно: он ска¬зал правду, ту правду, которую долгое время ото всех скрывали, правду, о которой боялись говорить, правду, которую все же надо знать нам и последующим поко¬лениям.
Уже после первого рассказа Солженицына «Щ-854» и повести «Один день Ивана Денисовича» его воспри¬няли как писателя, голосом которого заговорила незна¬комая лагерная страна. Сказать правду о репресси¬ях — в этом видели его миссию. Мы узнаем эту прав¬ду, рассказанную автором и его героями. Вспомним, как в романе «В круге первом» блестящий дипломат Иннокентий Володин узнает неизвестную ему, не¬парадную Россию, сев на подмосковный паровичок и сойдя на первой попавшейся станции. Убогие дома с покосившимися дверями — трудно поверить, что за ними человеческие жизни; заторможенные, испуган¬ные, подозрительные люди; полуразрушенная цер¬ковь — тяжелой вонью разит на подступах к ней; ни¬щета, позор, печать запустения во всем. Несколько страничек, вырастающих до символа. Иннокентий смо¬трит на куски желтого, розового, белого мрамора, бро¬шенные в дорожную грязь. Разбили иконостас. Зачем? «Дорогу гатить? Загатили? Как бы не так …израненная, изувеченная, больная земля вся была в серых чудовищ¬ных струпьях комков и свинцовых загноинах жидкой грязи». Солженицын совершил не только географичес¬кие открытия — проложил путь к неведомым островам неведомого архипелага, но и вскрыл подсознание обще¬ства, изнемогавшего под тяжестью невыносимых стра¬хов и сновидений. Но Солженицын принес в литерату¬ру не только правду. Ведь и тюремные, и лагерные сю¬жеты, и нищета деревни, и бесправие народа — все это было известно, правда не многочисленному, а узкому кругу людей, но все же известно. Другое дело, что об этом боялись говорить. Солженицын своими произведе¬ниями вместе с правдой создал особый язык, которого еще не было в литературе и в котором она нуждалась. «Солженицын раскрыл нам глаза, наглухо зашитые идеологией», — писал Жорж Нива об «идеологии регла¬ментированного счастья», добавляя, что именно искус¬ство смогло произвести столь потрясающий эффект: «…без солженицынского искусства было бы одним доку¬ментом больше, а документы против идеологии бессиль¬ны — это было, увы, доказано, и не раз».
В своих произведениях Солженицын опроверг один из мифов, навязываемых в сталинское время, — миф о единомыслии и монолитности сталинского общества. Это в свое время прочно внедрялось в сознание народа. И тем не менее именно народ мало в это верил. Гигант¬ские портреты вождя не препятствовали появлению остроумных анекдотов о нем; победные газетные ра¬порты ударников колхозного труда, докладывающих о сказочном изобилии, славящих свободный труд, не мешали появлению частушек, зло и горько высмеиваю¬щих нищую жизнь и всеобщую принудиловку. В со- лженицынском «Архипелаге» голос из народного хора прорывается постоянно. Вспомним рассказ, как мужи¬ки в селе в Рязанской области 3 июля 1941 года собра¬лись слушать речь Сталина:
«И как только доселе железный и такой неумоли¬мый к русским крестьянским слезам сблажил расте¬рянный и полуплачущий батька: «Братья и сест¬ры!..», один из мужиков ответил черной бумажной глотке:
— А-а-а-а …а вот не хотел? — и показал репродук¬тору излюбленный русский грубый жест, когда секут руку по локоть и ее покачивают.
И зароготали мужики. Если бы по всем селам да всех очевидцев опросить, десять тысяч мы бы таких случаев узнали, еще и похлеще».
Солженицын объясняет обожествление Сталина во¬все не сознанием общенародным: деревня же была ку¬да «трезвее города», она «хорошо поняла, как ей землю обещали и как отобрали, как жила она, ела и как оде¬валась до колхозов и как при колхозах… она была про¬сто нормальным рассудком». Понимали, но высказыва¬лись далеко не все, потому что знали: за любую ма¬лость пришьют дело. Для этого дела достаточно было одного неосторожно брошенного слова, непродуманной мысли, не говоря уже о рукописях, лекциях, книгах, статьях, письмах и так далее.
Такое дело может найтись у любого человека, осо¬бенно у интеллигентов. Казалось бы, 58-я статья, под¬биравшая всех подряд, должна была привести к тому, что политические в лагерях отсутствовали. В главе «Вместо политических» Солженицын показывает, что политические были и что «их было больше, чем в цар¬ское время». Обвиняли тех, кто не торопился засви¬детельствовать лояльность, кто нравственно противо¬стоял диктату. В «Архипелаг» попадали и такие, как герой «Круга» Нержин, который «всю молодость до одурения точил книги и из них доискался, что Ста¬лин… исказил ленинизм. Едва только Нержин записал этот вывод на клочке бумажки, как его и арестовали». Ход мыслей Нержина — это ход мыслей самого Со¬лженицына. Сходны и обстоятельства ареста: военная цензура прочла письма писателя с критикой Сталина, адресованные другу. Судьба автора похожа на судьбу его героя. А вот еще один герой — дипломат Володин. Володин звонит в американское посольство, чтобы сказать о том, что через три дня в Нью-Йорке будет украден секрет атомной бомбы. Подслушанный и за¬писанный на пленку разговор доставляют на «шараш¬ку» — научно-исследовательское учреждение систе¬мы МГБ, в котором заключенные создают методику распознания голосов. Смысл романа разъяснен зеком: «Шарашка — высший, лучший первый круг ада». Во¬лодин дает другое разъяснение, вычерчивая на земле круг: «Вот видишь круг? Это — отечество. Это — пер¬вый круг. А вот второй, он шире. Это — человечество. И первый круг не входит во второй. Тут заборы пред¬рассудков. И выходит, что никакого человечества нет. А только отечества, отечества, отечества, и разные у всех…»
«Один день Ивана Денисовича» задуман автором на общих работах в Экибастузском особом лагере. «Я тас¬кал носилки с напарником, — рассказывает Солжени¬цын, — и подумал, как нужно бы описать весь лагер¬ный мир одним днем».
В повести «Раковый корпус» Солженицын выдви¬нул свою версию «возбуждения рака» — сталинизма, красного террора, репрессий.
Солженицын в своих произведениях показал су¬ровую правду сталинского режима: голод, нищенское существование людей, их беззащитность перед го¬сударством и, наконец, жуткие годы лагерей, реп¬рессии. В этом его заслуга как писателя и как че¬ловека.
