Роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» — роман идеологический, а герои его — не просто действующие лица, но идеологи: практически у каждого из них — своя «идея-страсть». Об этом надо помнить, отыскивая смысл названия романа. Как просто было бы сказать: преступление Раскольникова — в том, что он убил старушку-процентщицу и Лизавету, наказание — каторга! Просто, но ошибочно! Все гораздо сложнее и неожиданнее: если роман — идеологический, то и разгадку криминального сюжета следует искать в сфере идей.
В чем преступление Раскольникова? Не только и даже не столько в убийстве, сколько в идее. Идее, которая становится причиной убийства и может стать причиной многих убийств. Возведение идеи, к которой приходит Раскольников на своем чердаке, напоминающем «гроб», представлено Достоевским в виде метафоры: оно подобно эпидемии. В эпилоге (уже на каторге) Раскольникову снится сон: «Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язвы, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда не считали себя люди так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные… Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали… Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе». Идея Раскольникова уподоблена этим «трихинам»: она столь же опасна, так же подчиняя себе отдельного человека и от него передаваясь другим — может быть, многим, очень многим.
Сущность идеи Раскольникова состоит в том, что можно убивать «по совести». Страшный смысл этого тезиса лучше всех выразил Разумихин: «…Что действительно оригинально во всем этом, — и действительно принадлежит одному тебе (то есть Раскольникову), к моему ужасу, — это то, что все-таки кровь по совести разрешаешь, и, извини меня, с таким фанатизмом даже… Ведь это разрешение крови по совести, это… это, по-моему, страшнее, чем бы официальное разрешение кровь проливать, законное…»
Вот эта-то идея, вознамерившаяся перешагнуть через совесть, и получает столь большую власть над Раскольниковым, что начинает определять даже обстоятельства его жизни. Сам Раскольников «во всем этом деле… всегда наклонен был видеть некоторую как бы
странность, таинственность, как будто присутствие каких-то влияний и совпадений». Стоило ему «подумать» о возможности убийства «по совести», то есть попасть под власть идеи, как он потерял «волю», возможность свободного выбора: «Точно он попал клочком одежды в колесо машины и его начало туда втягивать». Как это происходило? Сначала были «соблазнительные» мысли на чердаке, затем статья, затем случайный визит к старухе-процентщице. И как только начала по поводу старухи «наклевываться» конкретная мысль («Странная мысль наклевывалась в его голове, как из яйца цыпленок, и очень, очень занимала его»), тут же он услышал разговор студента с молодым офицером — о той же старухе, о возможности ее убийства. Так мысль «проклюнулась» и материализовалась в первый раз. А вот как она стала неотвратима. После страшного сна о загубленной лошадке Раскольников временно освобождается от своей идеи: «Точно нарыв на сердце его, нарывавший весь месяц, вдруг прорвался. Свобода, свобода! Он свободен теперь от этих чар, от колдовства, обаяния, от наваждения». Но радость Раскольникова преждевременна: его судьбу по-прежнему вершит какой-то механизм — роковой, неотвратимый. «…Он никак не мог понять и объяснить себе, почему он, усталый, измученный, которому было бы всего выгоднее возвратиться домой самым кратчайшим и прямым путем, воротился домой через Сенную площадь, на которую ему было совсем лишнее идти». Именно на Сенной и происходит встреча, которая «точно тут нарочно поджидала его»: снова Раскольников слышит разговор — на этот раз сестры старухи Лизаветы с мещанином; из этого разговора герой Достоевского точно узнает, что на следующий день «старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома одна». После этого «он вошел к себе, как приговоренный к смерти. Ни о чем не рассуждал и совершенно не мог рассуждать; но всем существом своим вдруг почувствовал, что нет у него более ни свободы рассудка, ни воли и что все вдруг решено окончательно». Так победила идея.
Реальное преступление является неотвратимым следствием преступления мысленного, куда более страшного. То, что мысль страшнее деяния, подтверждается следующим обстоятельством: идея Раскольникова постоянно связывается с образом дьявола. Слова Сони многозначительны: «От бога вы отошли, и вас бог поразил, дьяволу предал». Дьявола все время поминает и сам Раскольников: и про себя, когда чудом спасается от поимки («не рассудок, так бес»), и в разговоре с Соней («дьявол смущал»). Страннее всего настойчивое утверждение Раскольникова: «Старушонку эту черт убил, а не я». «Черт — это идея, воздействующая, как «трихины», лишающая человека его «я», делающая его автоматом, придатком к механизму. Преступление Раскольникова — в «мысли», предавшей его душу дьяволу. Дьявол-то и подсовывает ему сначала студента с офицером (заставляя замыслить убийство), а затем Лизавету с мещанином (заставляя приступить к его исполнению).
В чем же наказание Раскольникова? В том, что он был осужден на каторгу? Нет. Ответ в словах самого героя Достоевского: «Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут-таки разом себя и ухлопал навеки!» Наказание — в самоубийстве, самом
страшном из самоубийств — в том, которое «навеки». Надругавшись над «живой жизнью» в себе, подчинив «живое» в себе мертворожденной идее, Раскольников обрекает себя на страшные мучения — мучения постепенного умирания души (возможно, умирания «навеки»), мучения бессмысленной «жизни-в-смерти». Совершилось ли это самоубийство «навеки» (как совершилось оно у Свидригайлова)? Обратим внимание на первую часть многозначительного высказывания Сони: «От бога вы отошли, и вас бог поразил…» — значит, все в воле божьей, значит, еще есть возможность к богу вернуться. Намеки на это рассыпаны по всему тексту романа. Так, Порфирий говорит Раскольникову: «Вас, может, бог на этом и ждал»; его слова подтверждают постоянные скрытые отсылки в тексте к евангельской притче о работниках в винограднике. Содержание притчи таково: хозяин виноградника, производя расчет в одиннадцать часов, платит поровну тем, кто начал работать в третьем часу, и тем, кто начал работать в одиннадцатом, причем начинает платить с последних и говорит при этом, что «последние станут первыми»; виноградник в притче уподоблен царству небесному. С теми, кто вольно или невольно способствует его спасению — с Мармеладовым и Порфирием и с той, кто призвана спасти его — Соней, Раскольников встречается в одиннадцать часов, в участок с повинной тоже приходит в одиннадцать часов; сам озабоченно спрашивает: «Одиннадцать часов уже есть?»; для Сони в этих одиннадцати часах «весь исход». Одиннадцать часов символизируют последнюю возможность спасения.
Живая душа Раскольникова не сдается и постоянно пребывает в борьбе с дьявольской идеей. Это проявляется и в речи, и в мимике, и в жестах: «беспокойство», «воспаленный взгляд», «тоскливая рассеянность», ненависть, насмешка, с одной стороны, мгновенный свет на лице, «искренняя улыбка», «естественный жест», «необычайное оживление», с другой стороны. Благородные поступки как невольные движения души (происшествия с девочкой на бульваре и в доме Мармеладовых) сменяются досадой и язвительной насмешкой над этими поступками — так проявляет себя захваченный идеей разум.
При этом наружу пытается прорваться — и прорывается — крик о жажде жизни и искупления. «Воздуху-с, воздуху-с, воздуху-с», — как будто озвучивают этот его крик сначала Свидригайлов, а потом Порфирий. «Воздуху-с» — это значит жизни, освободившейся от смертоносной идеи. Освободиться можно только через покаяние. Первый шаг к покаянию — добровольная явка с повинной, второй шаг — уже на каторге — это когда Раскольникова «вдруг что-то как бы подхватило и как бы бросило» к ногам Сони. Идея требовала «сразу весь капитал», возвращение к жизни требует «постепенного перерождения», «постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомой действительностью». Только так жизнь победит идею.
Является ли каторга наказанием для Раскольникова? Скорее спасением. Соучастником преступления Раскольникова, конечно, был «умышленный», внушающий страшные идеи Петербург. Каторга возвращает Раскольникова к народу, к исконной России — и так готовит его перерождение.
