Сначала хочется отметить, что все без исключения люди в юности должны обязательно «переболеть» романтизмом. Как обычный человек, не переболевший детскими болезнями, в период взросления и возмужания становится уязвимым для большинства инфекций, так любой интеллектуал становится уязвимым для «попсы», если он в юношестве не писал или хотя бы не читал романтических стихов. Но бывают и исключения. Романтический максимализм великой русской поэтессы Марины Ивановны Цветаевой не покидал ее до последнего дня. Он вплетал в себя мотивы одиночества и трагической обреченности любви. Поэтесса поставила неприятие повседневного бытия и отрешенность от быта основным условием поэтического творчества:
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти — слепоты куриной
И маков набрав букет,
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.
Дочь директора художественного музея имени Пушкина и выдающейся пианистки, ученицы Антона Рубинштейна, Марина Цветаева впитывала и сплавляла в своем творчестве западную и русскую культуру, потому что в детстве подолгу жила и училась в Италии, Швейцарии и Германии. Возможно, поэтому на все ее творчество легла тень западноевропейского романтизма. Это проявлялось прежде всего в «потусторонних мотивах»:
Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
…
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, —
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
…
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
— И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
Незабудка ее таланта скромно пробилась в тени зарослей бурьяна русского символизма. С первых стихов к читателю пришла «нормальная», человеческая поэзия, без модернистских выкрута
сов. Почти что дневниковая исповедь души гимназистки с ее трогательным романтическим флером. Не экзальтированная поэтическим кокаином, а простая романтическая лирическая героиня не ищет примитивного понимания современников из «грязного» десятилетия русской культуры начала 20-го века. Не ждет обывательского сочувствия, а живет сама по себе в своем мире грез. Сама Марина Цветаева неотделима от своей лирической героини, в которой больше от простой и земной женщины, чем от романтической девицы:
Мне нравится, что Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не Вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не поплывет под нашими ногами.
Поэтесса не только сопоставляет себя с целым мирозданием, но наделяет своих романтических героев возможностью жизни за пределами реальных пространств и времен. Неизбывный трагизм их земного существования компенсируется принадлежностью к высшему миру души, любви, поэзии, неразрывно связанному с Божественным миром:
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью — всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
После Октябрьской революции польются слезы проникновенного и горького сочувствия белому движению — стихи из цикла «Лебединый стан». Мир раскололся на два непримиримых лагеря, но душа поэтессы осталось цельной и неразделимой. Душа принадлежит всей России, дворянству и простонародью в равной мере:
Что Чингисхан ей — и что — Орда!
Два мира у меня врага,
Два близнеца — неразрывно — слитых:
Голод голодных — и сытость сытых!
Предчувствие не только собственной гибели, краха старой профессорской семьи, но и нравственную смерть русского народа, которому суждено было стать сначала «советским», а потом — никаким, пришло к Марине Цветаевой еще в эмиграции:
Вскрыла жилы: неостановимо,
Невосстановимо хлещет жизнь.
Словно бы поэтесса цитирует евангельские строки: и какой мерой меряете вы, такой вам отмерено будет. Эти мерки подставим под хлещущие из жил кровавые струи:
Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет — мелкой,
Миска — плоской.
Но кровь праведников падет на погубивших их, уйдет в русскую глубинную почву, откуда взойдет жесткий тростник нового поколения:
Через край — и мимо
В землю черную, питать тростник.
Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих.
Романтическое верование западных народов о мстительной поросли, взошедшей на крови праведников, оправдалось по крайне мере в поэзии Цветаевой. Она, всегда остававшаяся скромной незабудкой в тени великих, в числе немногих в своем поэтическом наследии перешагнула в 21-й век скромным же бессмертником- иммортелем и продолжает жить в своих стихах и проникновенных песнях.
