Классик новой литературной эпохи И. А. Бунин говорит о раннем и необыкновенно сильном, впечатлении, произведенном на его сознание повестями «Старосветские помещики» и «Страшная месть»: «Какие незабываемые строки! — восклицает он.- Как дивно звучат они для меня и до сих пор, с детства войдя в меня без возврата, тоже оказавшись в числе самого важного, из чего образовался мой, как выражался Гоголь, „жизненный состав»».
Ему особенно близки гоголевское видение природы, точность и красота сравнений, создающих особый лирико-эмоциональный настрой и выявляющих в одухотворенном пейзаже «образ души» человека. Увиденные глазами тонкого и взыскательного художника гоголевские образы как бы обобщаются им, воссоздавая особый дух и аромат старинной помещичьей усадьбы: «Эти «поющие двери», этот прекрасный летний дождь, который роскошно шумит по саду, эти дикие коты, обитавшие за садом в лесу, где старые древесные стволы были закрыты разросшимся орешником и походили на мохнатые лапы голубей».
Не эти ли образы, запечатленные в душе подростка, пройдя сквозь сложную пелену жизненных впечатлений, стимулировали те единственные, совершенные детали пейзажных и бытовых описаний, которые мы встречаем в поэтических «Антоновских яблоках» Бунина?
С особым восхищением Бунин один за одним приводит отрывки из «Страшной мести», которая, по-видимому, привлекала его музыкальным звучанием, ритмичностью, таинственной красотой повествования. Из описаний Днепра он избирает не знаменитое «Чуден Днепр при тихой погоде…», а иную картину — образ светлой ночи на реке, когда «тихо светит по всему миру, то месяц показался из-за горы. Будто дамасскою, белою, как снег, кисеею покрыл он гористый берег Днепра, и тень ушла еще далее в чащу сосен…» И тот тревожный час, когда Катерина в разговоре с мужем «замолчала, потупивши очи в сонную воду; а ветер дергал воду рябью и весь Днепр серебрился, как волчья шерсть, середи ночи…».
Это сравнение, очевидно, поразило его неожиданностью и скрытым в подтексте предвестием трагического исхода судьбы героев. С восторгом и страстью Бунин ловит изумительные гоголевские детали, его привлекает описание хутора Данилы, лаконичная и всеобъемлющая характеристика внешности Катерины и даже платок, которым она вытирает лицо спящего у нее на руках ребенка. Выписав гоголевские слова: «На том платке были вышиты красным шелком листья и ягоды» Бунин сопровождает их взволнованным замечанием: «Тс самые, что я вижу, помню и люблю всю жизнь».
Но Гоголь дорог ему не только своим гениальным поэтическим даром, но и глубоким философским осмыслением нравственных основ человеческой жизни. В «Страшной мести» Бунин видит воплощение движущей автора идеи всесильного торжества Бога как воплощения добра, милосердия, совести и неминуемой суровой кары за преступления против человечности. Повесть, пишет Бунин, «пробудила в моей душе то высокое чувство, которое вложено в каждую душу и будет жить вовеки,- чувство священнейшей законности возмездия, священнейшей необходимости конечного торжества добра над злом и предельной беспощадности, с которой в свой срок зло карается.
Это чувство есть несомненная жажда Бога, вера в него. В минуту осуществления его торжества и его праведной кары оно подвергает человека в сладкий ужас и трепет и разрешается бурей восторга как бы злорадного, который есть на самом деле взрыв нашей высшей любви к Богу и к ближнему» (VI, 40).
Описывая пребывание в Полтаве, Бунин тесно связывает город, его сады, гетманский собор на обрыве горы, реку и дальние веселые луга, утопающие в солнечном блеске, с мыслью о Гоголе, о его пребывании на этой земле. «В этом городе учился Гоголь, весь окрестный край был его — Миргород, Яновщина, Шишаки, Яреськи,- мы часто, смеясь, вспоминали, как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии». И само ощущение Украины, как близкого душе родного края, где отдыхает, радуясь, душа и крепнет мысль, у писателя тесно связано с гоголевским восприятием того мира, куда он бежал из дворянско-чиновничьей столицы.
Не случайно Бунин ощущает себя казаком-«бродником». Вместе с друзьями он посещает «гоголевские места»: Миргород, Яновщину, Яреськи, Шишаки, и, взглядываясь в опаленные летним зноем поля («пустыню хлебов»), отмечая свои дорожные впечатления, вдруг вспоминает: «Лучше всего у Гоголя его записная книжка…», и воспроизводит изумительные гоголевские пейзажные зарисовки («Степная чайка с хохлом в виде скобки поднимается с дороги…», «И вдруг яр среди ровной дороги — обрыв в глубину и вниз, и в глубине — леса, и за лесами — леса…».
Секреты поэтического творчества многогранны и индивидуальны. Но есть и общие закономерности. Размышляя о подоснове художественного творчества, Горький поставил во главу угла жизненный опыт писателя. Однако в этот опыт он включал не только непосредственные впечатления действительности, но и тот культурный, философский литературный «багаж», ту «вторую действительность», которая определяет во многом мировосприятие писателя, его понимание и истолкование жизни.
В богатый и сложный культурный опыт, которым владел Бунин, мощным пластом вошли произведения Гоголя, в известной степени определяя «очки», сквозь которые автор «Жизни Арсеньева» смотрел на окружающий мир, особенно на Украину, Если среднерусская полоса, задумчивый сад, дворянская усадьба воспринимались юным Буниным через призму поэзии Пушкина (лукоморье, златая цепь, зеленый дуб, ощущение надвигающегося сна, путаницы, наваждения, наконец, краткая выразительность и точность описаний), то жаркий летний день в Полтаве. Шумная ярмарка, живые лица и быстрая, меткая речь украинских крестьян вызывают в сознании писателя ассоциации, связанные с впечатлениями от прозы Гоголя и поэзии Шевченко.