В творчестве многих русских писателей можно найти немало примеров того, как автор наделяет личностными характеристиками какой-либо населенный пункт, создавая своеобразный «портрет» города, деревни, местности. Достаточно указать на следующие произведения: «История села Горюхина» А. С. Пушкина; «Город без имени» В. Одоевского, «Патриархальные нравы города Малинова» А. Герцена; «История одного города» М. Салтыкова-Щедрина, «Городок Окуров» М. Горького; «Город Градов» А. Платонова.
Названия некоторых произведений Гоголя («Миргород», «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Рим») также указывают на стремление писателя описать особую атмосферу, которая всегда возникает там, где жизнь людей либо плавно «течет», либо «кипит», либо бесцельно «проходит». Кроме того, город в творчестве Гоголя часто выступает символом общества в целом или внутреннего мира героя. Так, объясняя смысл своей комедии «Ревизор», Гоголь писал в 1846 году, что место действия — «душевный город», то есть мир души, Хлестаков — «ветреная светская совесть», а чиновники — низкие и порочные страсти. Однако это не означает, что образ города играет в его творчестве лишь роль яркой социальной аллегории. В сердце писателя всегда жила мечта о прекрасном Городе, который воплощал для него высший Идеал. Однако в разные периоды его творчества мечты об этом Идеале были связаны с одним конкретным городом. Сначала это был Петербург, потом — Рим.
О Петербурге Гоголь неотступно думает еще во время учебы в Нежинской гимназии. В 1827 году он пишет матери: «Ежели об чем я теперь думаю, так это все о будущей жизни моей. Во сне и наяву мне грезится Петербург». Однако первое время жизни в столице, когда юноша бедствовал и делал первые, пока еще неудачные шаги на поприще литературы, Петербург показался ему бездушным и мрачным. Лишь через несколько лет, когда талант его окреп, душа города открылась ему до конца — причем не только в своем блеске, но и со своей жалкой и даже страшной стороны. Но каким бы этот город ни виделся писателю, он словно приворожил его. Прямые или косвенные упоминания о Петербурге встречаются почти в каждом его произведении, даже в лиричных «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Самый яркий и праздничный образ столицы Гоголь показывает в «Ночи перед Рождеством»: «…вдруг заблестел перед Вакулой Петербург… Боже мой! Стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены. <...> Ему казалось, что все домы устремили на него свои бесчисленные огненные очи и глядели». Однако, опьяняясь красотой роскошных дворцов, площадей и улиц столицы, Гоголь не забывает о том, что видимость, какой бы прекрасной она ни казалась, все же остается лишь видимостью, за пределами которой — иная красота, иная, высшая реальность. Если в начале повести «Невский проспект» писатель восторженно восклицает: «Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге <...>», то в конце ее, где трагедия и фарс объединены в сложное динамическое целое, он говорит: «О, не верьте этому Невскому проспекту! Я всегда закутываюсь покрепче плащом своим, когда иду по нем, и стараюсь вовсе не глядеть на встречающиеся предметы. Все обман, все мечта, все не то, чем кажется!»
В жизни художника было два города, пленивших его душу мечтой об Идеале, и второй из них — Рим, где он пишет свою бессмертную поэму «Мертвые души». Словно пылкий влюбчивый юноша, писатель, познакомившись с Римом, готов забыть о своей прежней «влюбленности». Он пишет об этом городе: «Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр — все это мне снилось. Я проснулся опять на родине». Однако Гоголь никогда не погрешает против правды своего художественного видения и даже в самых фантастических картинах, порожденных его воображением, отталкивается от повседневной действительности. В повести «Рим» Гоголь посредством своего героя подчеркивает, что ему чуждо смотреть на жизнь сквозь «розовые очки»: «Теперь ему казалась еще более согласною с этими внутренними сокровищами Рима его неприглядная, потемневшая, запачканная наружность, так бранимая иностранцами. Ему неприятно было выйти после всего этого в модную улицу с блестящими магазинами, щеголеватостью людей и экипажей: это было бы чем-то развлекающим, святотатственным».
И все же мечта неизбежно разбивалась о жестокую земную действительность. В письме Погодину (из Рима) Гоголь с горечью замечает: «Я бездомный, меня бьют и качают волны, и упираться мне только на якорь гордости, которую вселили в грудь мою высшие силы». И снова в который раз писатель убеждался в том, что «все обман, все мечта, все не то, чем кажется!» Эта его фраза — по сути, лейтмотив его творчества. «О, как отвратительна действительность. Что она против мечты?» — в отчаянии восклицает его герой, художник Пискарев, который надеялся обрести идеал в тщетной погоне за призраком…
Гоголь глубоко страдал от того, что современная ему Церковь с равнодушием, а то и с явным неодобрением относилась к свободному творческому поиску. Писатель и христианин, Гоголь мечтал о воссоединении Церкви и Культуры. Однако он понимал, что это едва ли было возможно — по крайней мере в той российской действительности, где среди бесчисленных «мертвых душ» так трудно было отыскать душу живую! Духовные искания Гоголя показывают нам, что его тоска по Идеалу, который воплощался для него в образе прекрасного города, сначала Петербурга, потом Рима, была не чем иным, как жаждой обрести Град Небесный, Небесный Иерусалим, в котором исполняются все чаяния души, влюбленной в образ высшего совершенства.