Критик-марксист В.В. Воровский, отозвавшись похвально об авторском замысле, нашел многие изъяны в его художественном воплощении: «Благодаря своей идеализированной односторонности (некогда говорили: тенденциозности) повесть является хорошим материалом для пропаганды; но пропагандистские достоинства не могут еще служить аттестатом художественному произведению». Суровая эстетическая оценка критиком-марксистом скорее всего и предопределила отношение к роману последующих поколений литературоведов. Но поскольку автор — основоположник литературы социалистического реализма, постольку «Матери» отводилась роль первенца нового метода по некоторым его теоретическим параметрам — объект изображения, основной конфликт, пафос борьбы за революционное переустройство мира. Вот почему, на наш взгляд, его включали в школьные, вузовские программы и учебники, затушевывая или обходя главное в нем.
Поразительно, как много в романе дискуссий, споров среди, казалось бы, соратников и единомышленников. О чем они? Уже на первой сходке в доме Власовых выяснилось несовпадение на цели и тактику революционной борьбы, на роль ее будущих лидеров. Ведущая занятия в рабочем кружке учительница Наташа считает, что интеллигенция должна стать светочем, маяком для всех ее участников. «Мы должны все знать. Нам нужно зажечь себя самих, чтобы темные люди видели нас, нам нужно на все ответить честно и верно», — рассуждает она вполне в духе «кающихся дворян» эпохи семидесятых, шедших в народ «отдавать долги». Павел очень тактично возвращает восторженную служительницу долга и правды с романтических высот: «Мы должны показать тем, кто сидит на наших шеях и закрывает нам глаза, что мы все видим, — мы не глупы, не звери, не только есть хотим, — мы хотим жить, как достойно людей! Мы должны показать врагам, что наша каторжная жизнь, которую они нам навязали, не мешает нам сравняться с ними в уме и даже стать выше их». Андрей Находка задачу видит конкретней: «Сытых немало, честных нет!… Мы должны построить мостик через болото этой гниючей жизни к будущему царству доброты сердечной, вот наше дело, товарищи!». А угрюмому Николаю Весовщикову все это представляется ненужной болтовней: Пришла пора драться, так некогда руки лечить!.
Позиции определены довольно четко и в дальнейшем будут лишь уточняться и оттачиваться. Да несколько меняться будет состав спорящих и спектр обсуждаемых проблем, определяющих, в конечном счете, высокий этический пафос революции, нравственный облик ее участников.
Андрей Находка доверительно говорит Павлу, что ему нравится Наташа, спрашивает совета, как быть, не признаться ли ей в любви. На что Павел отвечает не по возрасту трезво и рассудительно:
«Интересный брак — интеллигентка и рабочий! Родятся дети, работать тебе надо будет одному… и — много. Жизнь ваша станет жизнью из-за куска хлеба, для детей, для квартиры; для дела вас больше нет. Обоих нет!… Ты лучше брось все это, Андрей. И не смущай ее…». Андрей вроде бы внял советам и рассуждениям друга, но вся его мягкая поэтичная натура протестует, и сколько скрытой боли в его реплике, ключевой в этом споре: «Половина сердца — любит, половина ненавидит, разве ж это сердце, а?»
Аскетизм, «монашеская суровость», сухость души для революционера столь же опасны, как и неверная стратегия и тактика борьбы. Как бороться за счастье для всех, если себе в нем отказываешь, и что это будет за счастье? Таков первый спор Находки и Власова в романе; в дальнейшем он будет то разгораться, то отодвигаться в сторону сиюминутными проблемами. Но не прекращаться, ибо он — о человечности, об участии любви и сердца в великом деле освобождения от рабства. Старший по возрасту и более мятый жизнью Андрей Находка поначалу видит в Павле лишь восторженного неофита революции и относится снисходительно ко многим его проявлениям крайностей. Но убеждаясь, что в Павле формируется фанатик идеи, холодный расчетливый политик, что он сознательно давит в себе малейшие проявления человечности, Находка становится беспощаден по отношению к соратнику, откровенно ироничен.
В главе двадцать третьей первой части романа Павел говорит о своем намерении нести на первомайской демонстрации знамя. Его отговаривает Сашенька, и мать пытается как-то предостеречь сына. А он непреклонен в своем решении утвердиться в роли вожака, честолюбие его непомерно, особенно после неудачи в истории с «болотной копейкой». Павел не замечает, не хочет видеть, сколько боли он причиняет таким решением любящим его Сашеньке и матери, как он ранит их своими аргументами:
«Когда будут матери, которые и на смерть пошлют своих детей с радостью?»; «…есть любовь, которая мешает человеку жить»; «не хочу ни любви, ни дружбы, которая цепляется за ноги, удерживает…».
Андрей Находка все слушает, он понимает стремление молодости самоутвердиться, понимает здоровое честолюбие своего товарища. Но на каждый из этих аргументов отзывается, тем не менее, убийственно-иронично: «Поскакал наш пан, подоткнув кафтан!», «Вы бы перестали балакать, господин!», «Герой! Утри нос!… героизм твой стоит грош!». И объясняет затем Ниловне, испугавшейся, что он обидел Павла: «Я его люблю! Но я — жилетку его не люблю! Он, видите, надел новую жилетку, и она ему очень нравится, вот он ходит, выпуча живот, и всех толкает: а посмотрите, какая у меня жилетка! Она хорошая — верно, но — зачем толкаться? И без того тесно?»
Два рабочих-революционера — и так не похожи друг на друга! Одного знание жизни, всех ее мерзостей привело к социализму, он выстрадал эту мечту, пропустил ее через собственное сердце, сотни, тысячи раз обиженное, но не ожесточившееся. Другой пришел в революцию через книги, по внушению извне, его идеал несколько абстрактен. Один в революции видит средство установить «царство доброты сердечной», другой — «царство исторической справедливости».
Неслучайно, очевидно, не с Находкой, а с Павлом ведет спор еще один волонтер революции Михаил Рыбин, потомственный крестьянин, ставший кочегаром на фабрике. Он вдвое старше Павла, у него свое, незаемное, знание жизни и боли крестьянской России. Вот Рыбин, прочитавший все девятнадцать листков, что успел распространить Павел с товарищами до первого вторжения жандармов, Рыбин, бывший понятым при этом обыске и аресте Находки и Весовщикова, открыто приходит к Павлу, и состоится у них долгая беседа-спор — несомненно одна из ключевых в этой книге-раздумье о революции.
«Так вот, Павел, ты, значит, думаешь, что жизнь идет незаконно?». — «Она верно идет!… Несправедливо, тяжело построена она для нас, но сама же и открывает нам глаза на свой горький смысл, сама указывает человеку, как устроить ее ход». — «Верно! Человека надо обновить! Если опаршивеет — своди его в баню, вымой, надень чистую одежду — выздоровеет! Так! А как же изнутри очистить человека? Вот!».
Слушая горячие и резкие рассуждения Павла о начальстве, о фабрике, о том, как за границей рабочие отстаивают свои права, Рыбин вроде соглашался с ним, но однажды «засмеявшись, тихо сказал: «Э-эх, молод ты! Мало знаешь людей!». — «Не будем говорить о старости и о молодости! Посмотрим лучше, чьи мысли вернее». — «Не в голове, а в сердце начало! Это есть такое место в душе человеческой, на котором ничего дурного не вырастет…». — «Только разум освободит человека!». — «Разум силы не дает! Сердце дает силу, — а не голова, вот!» (7, VII, стр. 239–242).
Показателен комментарий к этому спору, поданный как восприятие его Ниловной: «Шагал Павел, скрипел пол под его ногами. Когда он говорил, все звуки тонули в его речи, а когда спокойно и медленно лился тяжелый голос Рыбина, — был слышен стук маятника и тихий треск мороза, щупавшего стены дома острыми когтями». Так звучат две правды: одна глушит всех, слышит только себя, порожденная холодно рассудочным разумом, призванная задавить оппонента; другая, из сердца идущая, там выстраданная, не нуждается в митинговой громкости и резкости тона, она обыденную жизнь высокомерно не отталкивает.
Описывая митинг по поводу «болотной копейки», автор приводит выступления и Рыбина и Павла, а главное — реакцию собравшихся рабочих на их слова. Рыбин роняет в толпу отрывистые неуклюжие фразы:
«Не за копейку надо стоять, а — за справедливость! Дорога нам не копейка наша, — она не круглее других, но — она тяжелее, — в ней крови человеческой больше, чем в директорском рубле, — вот! И не копейкой дорожим, — кровью, правдой, — вот!»